Родина (Огни - Разбег - Родной дом)
Шрифт:
— По-о ме-еста-ам! — повелительно пропел голос Назарьева. — Ра-аз… взяли!
— Взя-я-ли-и!.. — подхватил Федя, и парторг почувствовал, как неодолимая сила общего движения повлекла его за собой.
Он слышал шумное дыхание усталых лесорубов, по обе стороны он ощущал напрягшееся упорством плечо идущего с ним рядом и сам напрягал плечи, грудь, руки. Многотонная древесная колонна тяжело ползла по снегу, все ближе к поляне, где ее должны были погрузить на машины.
— Взя-я-я-ли-и-и! — надсадно и упрямо пели десятки голосов, и Пластунов, увлеченный стойкой силой и азартом
Голос его сливался с дружным рабочим гулом, стоявшим в лесу, метель била ему в глаза, но Пластунову было жарко, кровь стучала в висках, как в годы молодости.
…Тетя Настя вдруг дернула Соню за рукав:
— Ты слышишь? Позади что-то случилось…
— Что случилось? — спросила Соня, но все уже кинулись в ту сторону, где по земле полз облепленный снегом комель, в два обхвата толщиной.
Движение его вдруг остановилось. Цепи, канаты, ломы валялись в снегу, а люди, мгновенно столпясь в одном месте, загудели неразборчивыми, тревожными голосами:
— Яма тут оказалась…
— Известно, метель, никто не видел…
— Он сам-то в яму оступился, а руку и плечо цепью захлестнуло…
— Кто, кто оступился?
— Да говорю же вам: Пластунов…
— Что, что? Батюшки, да как же это?..
— Это все метель чертова подвела…
Властный и спокойный голос полковника Соколова спросил:
— Не найдется ли у кого, товарищи, индивидуального пакета?
— У меня есть… у меня! — крикнула Соня, опомнившись от внезапного оцепенения.
Пробираясь сквозь гущу толпы, Соня, сама не зная зачем, бормотала:
— Мама дала мне… «Возьми, говорит, индивидуальный пакетик, в лесу может пригодиться…»
Она осеклась, увидев прямо перед собой лицо Пластунова с закрытыми глазами, залитое кровью.
Соколов, поддерживающий тяжело осевшее тело Пластунова, отрывисто спросил Соню:
— Сумеете перевязать?
— Сумею, — дрожа, ответила Соня.
— Оступившись в яму, Дмитрий Никитич ударился головой о дерево, а острым сучком ему пропороло плечо и вот, видите, сильно оцарапало шею. Он сразу потерял сознание. — рассказывал торопливо Соколов, пока Соня перевязывала Пластунова.
Сначала руки ее дрожали. Но едва повязка закрыла рану, движения ее стали точнее и увереннее: она видела сейчас только желтое лицо Пластунова с закрытыми глазами, плотно сжатыми губами и помнила только о том, что произошло с ним.
— Поднимайте его осторожно, несите в мою машину — и сразу отвезем в госпиталь… — распоряжался Соколов.
— Я поеду с ним, — сказала Соня.
Машина скоро вышла из леса на шоссе.
Ветер бушевал над головой. Машина летела вперед, подпрыгивая и качаясь, как лодка в бурю. И Соне казалось: все в ее душе, вот так же как эта метель, поднимается, кипит, падает и вновь взлетает под звуки только ей одной слышимой, странной и блаженной песни. Соня чувствовала, что силы ее неистощимы, бесконечны, что куда бы ни мчалась эта запорошенная снегом «эмка», она все держала бы в своих объятиях беспомощного Дмитрия Никитича, самого близкого ей человека во всем мире.
Когда Пластунов уже лежал на госпитальной койке, Соне чудилось, будто
— Девушка, а девушка! — услышала она шепот госпитальной сестры. — Что вы тут томитесь? На вас лица нет. У больного глубокий обморок… Вы кто ему — сестра, дочь?
— Я… мы вместе с ним работаем на заводе…
— Идите, идите домой…
После смены, зайдя на несколько минут домой, чтобы переодеться, Соня побежала в госпиталь. Задыхаясь, она вошла в палату и неслышно села около постели Пластуиова. Забыв обо всем, она смотрела на него. Он лежал, плотно закрыв глаза, перевязанный толстым слоем бинтов. От левого виска, задев веко и расползшись до половины щеки, на лице его багровел огромный синяк, которого вчера не было.
— Что это? — испуганным шепотом спросила Соня у дежурной сестры.
— Кровоподтек… Это хорошо, что за ночь он вышел наружу, — разъяснила сестра.
Соня сидела, стиснув руки на коленях и желая одного: хоть на миг увидеть его взгляд. Наконец еле уловимая дрожь пробежала по его лицу, и блаженная радость разлилась в груди Сони.
— Дмитрий Никитич… — позвала она.
Глаза его приоткрылись. С бьющимся до боли сердцем Соня опять позвала его.
Пластунов открыл глаза..
— Соня… — шепнул он одними губами. — Соня… — и закрыл глаза.
На другой день, когда Соня подошла к постели Пластунова, он посмотрел на нее ярко заблестевшими глазами, лицо его пылало.
— У вас жар, Дмитрий Никитич!
— Пустяки, — беспечно ответил он. — Главное — я очнулся, а температура еще будет держаться, пока не затянется рана, полученная столь нелепым образом!
Потом он начал вышучивать свой «романтический вид» и, наконец, спросил:
— Соня, это вас не пугает?
— Но ведь все равно это вы, — ответила она просто и увидела, что обрадовала его.
На третий день Дмитрий Никитич сказал Соне:
— Как видите, у меня здесь нежданно-негаданно появилась уйма свободного времени, и можно будет приняться всерьез за диссертацию, ту самую, о которой мы с вами тогда разговаривали… помните?
— Как же я могу забыть об этом!
— Буду просить вашей помощи, Соня, — мне нужны кое-какие книги, материалы. Но здесь найти их невозможно. Придется написать несколько писем в Москву, чтобы мои друзья выслали мне нужные пособия. Согласны вы иногда быть моим секретарем, Соня?
А когда она это обещала ему, Дмитрий Никитич сказал шутливо:
— Вот видите, теперь я целиком в ваших руках!
Приказ директора о назначении Игоря Чувилева сменным мастером совпал с появлением в газете «Кленовская правда» статьи о массовом применении приспособлении Игоря Чувилева и Игоря Семенова на Кленовском заводе.
— Ну, Игорек, тебе везет: добрым словом тебя новая работа встречает! С завтрашнего дня, с восьмого апреля сорок четвертого года, ты уже не бригадир Чувилев, а руководитель смены, — говорил Артем, сидя с Чувилевым в своей будочке, которая громко именовалась на дощечке кабинетом главного инженера.