Родина

Караваева Анна Александровна

— Хороша картина? — спросил Матвей, любуясь счастливым румяным лицом жены.

— Репетируете? — вдруг раздался позади сочный басок. Первый подручный, Михаил Автономов, шел прямо на них. — Желаю полного успеха!

— Будь здоров, Миша! — ответил Матвей и, проводив его задумчивым взглядом, спокойно улыбнулся Сакуленко. — Вот этот молодец, глядишь, не сегодня-завтра нас с тобой обставлять захочет.

— Что ж, получит бригаду и начнет наступать, — рассудительно поддержал Сакуленко.

— Как это наступать?

На вас обоих? — взволновалась Катя.

Вместо ответа Матвей обнял ее плечи, и они пошли дальше. Перед ними далеко, серебристо курясь еще не растаявшими туманами, тянулись Уральские горы. Прорубаясь сквозь дремучие толщи лесов, островерхие их хребты синели, как богатырские шлемы из вороненой стали. Горы шли, возвышаясь к югу, как железное могучее войско, головные отряды которого шагали где-то в сияющей дали, уже недоступной глазу.

— Как высоко идут горы… — тихо сказала Катя.

Матвей так же тихо добавил:

— А дальше они еще выше!

ГЛАВА ПЯТАЯ

ВЕЧЕР В НОЯБРЕ

Снег шел весь день. К вечеру, когда читальня заводского клуба начала уже заполняться, в окна смотрел высокий яркосиний вечер, прорезанный белыми платами крыш.

Но никто из сидящих вокруг радиорепродуктора десятков двух юнцов не замечал пышной и строгой зимней красоты за окном. Никто из молодежи не слушал и концерта, который передавался из Москвы.

Среди молодежи были и «свои, уральские», но большей частью это были ученики той самой заводской школы, которую Назарьева вывезла из Кленовска. Они уже начали работать на Лесогорском заводе. Недолгая, но богатая событиями жизнь в партизанском отряде наложила свой отпечаток на лица кленовских ремесленников, выглядевших старше, суровее своих уральских ровесников. Особенно выделялся среди приезжих своей самостоятельностью приземистый, широкоплечий Игорь Чувилев.

Из большого зала клуба донесся щелкающий плеск аплодисментов, — шло торжество передачи переходящего знамени Уральской гвардейской дивизии бригадам Темлякова и Сакуленко.

— Как бы не затянули там, — кивая в сторону большого зала, сказал Сережа Возчий, и его остренькое веснушчатое лицо озабоченно нахмурилось.

— Не такой момент, чтобы затягивать! — решительно произнес Игорь Чувилев. С видом уже своего человека на заводе он сидел в глубоком кресле, поглаживая на нем изрядно потертый плюш.

— А интересно, где сегодня товарищ Сталин будет выступать? — произнес Юрий Панков. Он поправил синий шелковый бант у ворота черной вельветовой толстовки и сказал мечтательно: — Наверное, в Большом театре или в Кремле… Ах, как я хотел бы там присутствовать!

— Вот когда ты будешь «светилом» кино, тогда, глядишь, будешь всюду пригласительные билеты получать, иронически произнес Игорь.

Юрий,

который сидел рядом с Игорем, вспыхнул выше бровей и, сильно волнуясь, спросил:

— Какое ты имеешь право дразнить меня? «Будущее светило»… Сам же меня прозвал, да сам и дразнит… А вообще-то нет тебе никакого дела, кем я хочу быть…

— Есть дело! — гневно прервал его Игорь, и его скуластое лицо нервно заиграло. — Мне есть дело до этого, — упрямо повторил он, — потому что такие типы, как ты, меня возмущают! Старший твой брат, раненый, с двумя орденами приехал, а ты — в киноактеры! Выдумки одни, только и всего. Иди-ка лучше к нам, в отряд мстителей имени Вити Толкунова и Вани Захарова.

— Нам туда народу нужно мно-го! — и Сережа Возчий многозначительно покрутил головой.

Но Юрий, уже поняв, что всему заводилой здесь этот Игорь, обратился прямо к нему:

— А кто они, Витя и Ваня?

— Партизаны — вот кто! — торжественно ответил Игорь. — Они на глазах у меня погибли. Витя был из нашей школы, а Ваня тамошний, колхозник…

Но ему пришлось тут остановиться, потому что в читальню вошла целая толпа из зала, где только что окончилось чествование бригад Темлякова и Сакуленко.

Матвей и Сакуленко, словно все еще чувствуя себя на сцене, выступали под руку со своими улыбающимися, нарядными женами. Даже болезненная Марья Сергеевна казалась моложе и свежее, а Катя просто цвела, как невеста. Матвей, в новом синем костюме «с искоркой», и Сакуленко, важный и благодушный, во всем черном, с красной звездочкой на лацкане, смущенно и довольно поглядывали на маленького фотографа из заводской многотиражки, который суетился перед ними, ловя своей «лейкой» и пытаясь заснять их «еще в одном раккурсе».

— Хватит уже тебе, хватит! — добродушно ворчал Иван Степанович, слегка подталкивая фотографа. — Не мешай народу рассаживаться по местам…

Когда радиомузыка умолкла, Иван Степанович поднял руку:

— Товарищи… тише, тише!

Шум голосов сразу утих, и взгляды десятков людей поднялись к матовочерному диску. Диск молчал, и казалось, так же, полное ожидания, молчит за окном синее в звездах небо, молчат молодые алмазные снега, и древняя уральская земля со всеми неисчислимыми ее сокровищами тоже молчит и ждет.

В центре диска вдруг что-то мягко щелкнуло, будто ключ повернулся в замке, и где-то далеко, но в чудесно ощущаемой глубине, словно распахнулась невидимая дверь: в читальню ворвался шум и всплески множества голосов, поднимающиеся, как нарастающий прибой.

— Слышите, Сталин вошел! — прошептал одними губами Иван Степанович.

— Сталин вошел!

Сквозь гул голосов и яростный плеск ладоней пробилась пронзительная свирель звонка.

Наконец наступила тишина, и спокойный голос Сталина произнес: