Родина

Караваева Анна Александровна

— Абсолютно представляю! — тоже зашептал Игорь.

— Можно их с н и з у поднять… вот этак… ведь камень мы снизу берем. Представляешь?

— Артем Иваныч… — вдруг задохнулся Игорь, и огромная радость, что он сейчас может помочь Артему, вспыхнула в нем. — Что я сейчас расскажу!

— Ну, ну?

— Когда мы на экскурсии были в Москве в сороковом году, видели мы, как четырехэтажный дом на другое место передвигали. До чего интересно было!.. Нам разрешили вниз спуститься, под дом, где все механизмы работали.

— Мощные домкраты?

— Да! И до чего же ловко этот домина шел! Мы даже в одной

квартире побывали, на четвертом этаже. Дом движется, а на комоде две вазочки стоят и не шелохнутся.

— Здорово! Этого я не видел.

— А я видел, — сиял Игорь. — Вот и можно домкратом цилиндры снизу эт-так приподнять…

— Можно! — И Артем сильными руками встряхнул Игоря за плечи. — Bo-время ты, парень, Москву вспомнил! Техническая мысль всегда почву ищет, дай ей сантиметр земли — и она потом взлетит, куда ей надо!

— Артем Иваныч, вы нами распоряжайтесь, как дело требует. Я знаю наших ребят и могу говорить за них. Мы хоть клятву в том дадим…

— Ух ты, горячий, да я и так верю. Скоро перерыв, однако. Эй, товарищи, после столовой сделаем летучку, обсудим одно интересное техническое предложение. Так, что ли, Игорь?

— Так!..

* * *

Свадьбу Сергея Панкова и Тани Лосевой назначили на конец ноября. По желанию Тани, свадьба предполагалась очень скромная, а гости — только свои и близкие друзья обеих семей. Наталья Андреевна по этому поводу немало огорчалась:

— Слава тебе господи, не как попало живем, уж нашли бы, что на столы поставить! Катерину выдали по-человечески — и шумно, и нарядно… А тебе, Танюшка, будто запрет на себя охота наложить.

— Мама, прошу тебя, не агитируй, нам с Сергеем так нравится.

Таня хитрила. Даже Сергею не призналась она, что ей хотелось такой же шумной и веселой свадьбы, какая была у старшей ее сестры Кати. Но у нее появилось суеверное убеждение, что счастье надо заслужить. Казалось, она вела трудную игру со всем, что невозможно предвидеть и предотвратить, и заранее «откупалась» лишением себя веселья, нового платья, предупредила всех родных, чтобы «ни под каким видом» никто ничего ей не дарил, и еле согласилась, чтобы за свадебным ужином было вино.

— Да ты вконец зачудилась, девка! — сердито кричала Наталья Андреевна. — Больше я знать не знаю никаких твоих советов!

И действительно свадьба, хоть и немноголюдная, удалась «по всем статьям», как заявил Матвей Темляков. Он любил к случаю поговорить «на разные душевные темы».

— Товарищ капитан, герой сего вечера — ты! — восторженно помаргивая увлажнившимися глазами, разглагольствовал он. — Я тебя, Сергей Алексеич, еще вот с каких пор помню… Ты был, извини, заводской углан, а стал герой-воин!

— Да будет тебе наседать на человека! — пыталась остановить мужа Катя.

— Погоди! — упрямился Матвей, и глаза его совсем прослезились. — У меня, Катюша, в душе восторг, понимаешь? Разве я только с дорогим свояком беседую? Нет, я всей нашей Красной Армии передать прошу: в нас, уральцах, н-ни на миг-г не сомневайтесь, мы для вас на все готовы, мы ни за чем не постоим! Верно, Никифор Павлыч?

— Правильно, — солидно отозвался Сакуленко, не спеша обсасывая мягкие усы.

— Слыхал? — так же восторженно улыбнулся Матвей, как будто Сакуленко сказал что-то

необыкновенное. — Мы, грешным делом, можем и побраниться и поссориться, но с большого нашего пути нас не собьешь! Верно, Никифор?

— То святая правда, Матвей.

— Эх! — вдруг в лихом восторге воскликнул Матвей. — Предлагаю тост за фронтовой труд! Выпьем за мастеров!

Матвей так быстро наполнил рюмки и таким широким движением поднял над столом старинный хрустальный лафитничек, что у Кати не хватило даже духу нахмуриться.

К ужину ждали Артема и Верочку, а их все еще не было. Наталья Андреевна «пока что» накрыла стол для закуски.

Уже несколько раз прокричали «горько», перепробовали все соленья, копченья и маринады запасливой Натальи Андреевны, когда вдруг раздался телефонный звонок: это Артем звонил из цеха и вызывал Сергея.

— Артем, мы тебя ужинать ждем. Где ты запропал?

— Ужин, дорогие новобрачные, не уйдет, а время военное ловить надо. У меня предложение: сначала вы ко мне в цех приходите. Очень мне хочется, чтобы ты увидел, как мы цилиндры поднимать будем — совладали мы с нашим медным великаном!

— Уже?

— Да, на два дня раньше назначенного срока. А когда цилиндр установим — уверен, еще два дня скинем. Приходите. Пропуска вам уже готовы! Поставим цилиндры — и на свадьбу ужинать пойдем.

Тысячесвечовые лампы освещали прессовый цех, и обилие света словно рождало особую, полновесную тишину. Шли последние приготовления к подъему. В движениях каждого человека чувствовалась та облегченная — после того как главное решено — энергия, которую может создать только богатый дружным напряжением труд. Именно таким трудом славился ремонтный цех Артема: каждый точно знал свое место и свои обязанности. Люди двигались без шума и суеты, как бы сберегая силы, которые еще потребуются для самого главного, решающего шага. Артем, озабоченный и, как всегда, подтянутый, вполголоса, одним-двумя словами отдавал приказания, а сам, легкий, быстрый, поспевал всюду именно в ту минуту, когда был нужнее всего. Он работал, как дышал, и, подобно птице, наслаждался воздухом и простором родной стихии.

— Надо будет поднять тост и за Артема, — шепнула Таня Сергею.

— Вот ведь время-то какое, Танечек! Думали ли мы с тобой, что в день нашей свадьбы попадем в цех… а?

При мощном свете заводских ламп особенно ярко видно было, как поздоровел Сергей. Исчезла желтизна воскового цвета вдоль щек и дымные тени под глазами. Голубые глаза, посверкивая из-под густых, как колосья, бровей, озирали все происходящее с памятливым и зорким любопытством военного человека. Таня чувствовала, что, даже не глядя в ее сторону, Сергей всюду видел ее. Она изумлялась всему, что открылось ей в нем и в себе, и в то же время ничего иного не могла бы вообразить. Ей вспомнился весь сегодняшний день: праздничные хлопоты в квартире, ворчливая ласковость матери, приход Сергея, потом улица, вся в снегу и морозном солнце, и, наконец, учрежденская комната в поселковом совете, где они расписались в книге браков. Чудаковатого вида старичок чем-то напомнил им Тимофея-сундучника, — и сказки детства будто вновь запели в них. Потом опять улица, вся в алмазной парче, какой нигде, кажется, больше увидеть невозможно.