Родить Легко. Как рождаются счастливые люди
Шрифт:
Поэтому, приближаясь к родам, беременная зачастую оказывается в полной растерянности – что ожидает её в реальности?
Я тоже выросла в окружении женщин, трагически молчавших о родах. Бабушка, с которой я жила, не считала возможным говорить о чём-либо подобном. Редко появлявшаяся мама порой таинственно намекала на пребывание в роддоме, представлявшемся мне тогда огромным заброшенным замком, где женщину оставляют одну, и её может найти и сожрать стерегущее крепость чудовище. Девчонки в школе при случае страшным шёпотом обсуждали какие-то ужасы, услышанные от матерей и старших сестёр.
Лично мне среди всей этой пугающей мешанины более
И в свои двадцать пять лет я приближалась к первым родам со страхом и недоумением – за что? Почему я обречена на страдания? Отчего чувства, объятия, поцелуи, любовь, секс, оргазмы не ведут к чему-то столь же прекрасному? Зачем переход из беременности в материнство стережёт некое чудовище, готовое заживо (и максимально болезненно) меня сожрать?
Свекровь, узнав о моей беременности, хмыкнула и «утешила»:
– Да ладно, часов пятнадцать помучаешься, и всё! Все через это проходят.
От её слов веяло жуткой безысходностью…
Но вышло совсем по-другому.
Глава 3. НЕЛЮБОВЬ И КАРМА
Я не очень разбираюсь в философских понятиях кармы и прочем с этим связанным. Но из того, что успела нахвататься в прочитанном и услышанном, вынесла следующее: если человек не выполняет какие-то важные, положенные ему судьбой задачи, то его потомки в дальнейшем должны их отработать (или искупить грехи), закрыв таким образом карму. Поэтому мой приход в акушерство представляется мне – особенно когда я вспоминаю своё детство – чем-то похожим на искупление.
В моём представлении (думаю, не только в моём) хорошая мать должна быть тёплой, заботливой и принимающей своего ребёнка таким, какой он есть: сильным или слабым, успешным или не очень, спокойным или проблемным – любым. Такой образ матери на уровне подсознания есть у каждого. Ребёнок безусловно любит мать и ждёт от неё того же – безусловной, не зависящей ни от чего любви.
Я стала заниматься акушерством, потому что влюбилась в своих детей. И теперь понимаю, что к этому привела та любовь, которую я не получила в своём детстве.
Я росла ненужным, нелюбимым ребёнком. Причём насилия в нашей семье не было. Когда мы говорим о нелюбимых детях, сразу представляются жестокие родители, которые унижают, оскорбляют, не дай бог бьют и творят прочие непотребства. Со мной ничего такого не происходило. Моя ненужность была спокойной, обыденной, само собой разумеющейся. Мама ко мне относилась неагрессивно и даже с некоторой долей симпатии, порой хвалила за то, что ей казалось хорошим.
Родители встретились совсем молодыми, маме едва исполнилось девятнадцать. И у них случилась редкого накала любовь, страстная и взаимная. Мама рассказала мне об этом уже в самом конце жизни (она прожила всего тридцать семь лет, с отцом меньше четырёх; они разошлись, обожая друг друга, когда мне было три года, – по молодой дури, из нелепой гордости, не сойдясь, как говорится, характерами). В её последний год – откровенно мучительный, мама доживала из последних сил, – она однажды нестерпимо горько проронила:
– Если бы я сейчас могла встретиться с твоим отцом… Переспала бы с ним, а потом задушила.
Когда мама умерла,
Дети из его новой семьи рассказывали мне, что их мама испытывала постоянную, непреходящую ревность. Если отец задерживался, сразу думала, что он поехал ко мне, к моей маме.
Я видела родителей вместе только раз в год, на свой день рождения. Та энергия и страсть, что искрили между ними, ощущалась даже мной, ребёнком. И мои дни рождения не запомнились счастливыми праздниками, как у большинства детей. Я сидела и смотрела на папу с мамой, которые просто молчали – им было не до меня. Расставание настолько раздавило их, что они не замечали ни своей дочери, ни чего-либо ещё. И не могли ни о чём, кроме своей разлуки, думать.
После того как родители разошлись, у отца в новом браке довольно скоро родился ребёнок. Мама рассказывала, что в ту пору они ещё допускали, что снова могут быть вместе. Но когда там появилась ещё и двойня, это стало совершенно невозможным: отец, будучи во всех отношениях советским человеком, и помыслить не мог оставить женщину, родившую ему троих детей. И теперь они встречались только раз в год, взаимно генерируя гнетущее поле душераздирающей тоски друг по другу.
Помню ещё одну случайную летнюю встречу (обычно мы виделись зимой, я родилась в декабре). Отец решил навестить меня в пионерлагере, взяв с собой маму. Его ревнивая – как понимаете, не без оснований – жена сказала, что тоже поедет, и они приехали все втроём на машине. Побыли немного и распрощались, а мама осталась. Мы пошли гулять в лес, отпросив меня у вожатых, и мама не просто рыдала, а буквально выла: «Господи, это же я могла бы с ним сейчас вот так, на машине, к тебе и обратно!»
Отголосок их страсти преследовал до самого конца и её, и папу, который тоже ушёл слишком рано. Так что я – дитя любви. Но после их расставания стала маме не нужна: я была для неё только следствием, плодом чувств к отцу. А сама по себе, как отдельный человек, ей не нравилась – потому что выглядела совсем на неё непохожей.
Мама была яркой, женственной брюнеткой такого «цыганского» типа. Её везде замечали, называли красавицей. И на её фоне я, целиком пошедшая в отца – худенькая, бледная, с тонкими белыми волосами, – смотрелась, на её взгляд, невзрачно.
Помню совсем ранние, до трёх лет, ощущения от своего отражения в зеркале. Я нравилась тогда себе необычайно! С удивлением и восторгом разглядывала своё отражение и думала: «О, какая же я замечательная и симпатичная!»
А потом, после развода, мама периодически комментировала мою внешность: «И чего ты такая бледненькая…», «Ну что ж ты такая блеклая у меня! Почему не в мать пошла?» Видимо, я напоминала ей об отце, и это провоцировало раздражение, изливавшееся – за неимением под рукой основного адресата – на меня.
Расставшись с отцом, мама с головой бросилась в обустройство личной жизни. Наверное, пыталась доказать себе или кому-то ещё (хотя понятно кому), что такая красавица точно не останется одна. А дочь сдала бабушке с дедушкой.
Навещала меня раз в две недели на час-другой или (совсем изредка) оставаясь ночевать. Появлялась яркая, весёлая, энергичная, благоухающая французскими духами. Дома сразу воцарялся короткий праздник. Я в немом обожании смотрела на неё влюблёнными глазами: мне так хотелось находиться с ней рядом, нравиться ей, быть ею любимой!