Родительский дом
Шрифт:
В мелколесье, у каменистой осыпи, они обогнали Ахмета; тот брел за нагруженным возом.
Пропустив их вперед, Ахмет сел на дорогу и, кланяясь на восток, совершил утреннюю молитву.
Еще на мельнице он узнал от Гераськи о гибели хозяина и поспешил домой.
21
По Первой улице Малого Брода спозаранок началась гульба. Десятки подвод с колокольцами под дугами, с шаркунцами на шлеях коней медленно шествовали по проезжей дороге; разухабисто играли гармони; лились песни во славу обжорной масленицы. Подводы сбивались по
Чекан впервые наблюдал здесь такую одержимость весельем: все в избытке и все дозволено. После многих месяцев суровой, напряженной жизни, когда под гнетом слухов и тревожных событий село замыкалось в своем утробном существовании, этот бурный поток радости казался невероятным.
Масленица катилась мимо сельсовета, беспечная и нарядная, а между тем ни Гурлеву, ни Чекану, после утомительной поездки на мельницу, так и не пришлось пойти отдыхать.
Уфимцев закрыл Чернова в каталажку под замок. Мельник вошел туда с опаской. Стены каморки пестрели от пятен раздавленных клопов. Зарешеченное, прокопченное дымом окно не пропускало света. На нарах прикрывала доски только истрепанная кошма.
— Проходи, обвыкай, дорогой гость, — нарочито радушно пригласил его дежурный по сельсовету Григорий Томин.
Арест мельника Уфимцев признал все же непрочным. Не хватало прямых улик. «Конечно, — рассуждал он, — Барышев из Калмацкого сразу подался на мельницу, здесь у него, очевидно, были налажены связи, но какая же причина заставила Чернова поехать к Окуневу, что они обсуждали, о чем договаривались, куда подевался укрытый ими бандит?»
Он задумался и думал долго, обстоятельно, но ничего особенного пока не нашел.
Послал Томина за Сашкой.
— Ступай-ко, приведи убивца сюда. Надо же направить его в райотдел. А то здесь лишь обуза.
Томин вернулся без Сашки.
— Не отпускают…
— То исть, как это так? — не поверил Уфимцев. — Коли можно закону препятствовать? Взял бы преступника за ворот.
— Своим ходом он не дойдет, — пояснил Томин. — И девка там шибко зловредная, Аганька. Даже за ухват взялася…
— Беспорядок! Придется идти самому.
Чекан представил себе, как Аганя стоит с ухватом у дверей, а этот бородатый детина Томин отступает, заслоняясь рукой, и невольно похвалил: «Молодец, деваха! Не всякая на такое решится».
— Я пойду вместе с тобой, — предупредил он Уфимцева, выходя с ним на улицу. — Если понадоблюсь, помогу!
И оживленно, с чувством упрекнул себя: «Соврал ведь. Совсем не это интересует. Хочу ее видеть!»
Наконец-то Аганя открылась вся, при дневном блеклом свете, в домашней одежде, с какими-то отопками на босых ногах, без полушалка. Он мог смотреть на нее и любоваться, сколько угодно.
Но Аганя уже не была гордой и величавой. Простенькая девчонка, сказал бы он. Серая ситцевая юбка, кофта с мелкой оборкой, ровный пробор в
— Тебе кто позволил не слушаться? — требовательно спросил Уфимцев. — Почему убивца не отдаешь?
— Не сдюжит он. Нельзя его увозить.
Сашка с ночи продолжал лежать на лавке под полатями, укрытый тулупом и по-прежнему отчужденный. Одна рука беспомощно свисала к полу. Он перебирал пальцами, то распуская всю пятерню, то собирая ее в кулак. Бессменный Аким Окурыш у изголовья дымил цигаркой.
— Подбери ему руку, Аким! — сказал Чекан. — Оцепенеет. Ногти на пальцах уже посинели.
Тот безнадежно отмахнулся.
— Без толку. Это он отходит так. Жизня из него истекает. Ему бы домовину исделать загодя и вместе с отцом положить…
— Вместе с отцом не хочу, — неожиданно перебил его Сашка, открывая глаза. — Лучше в загумны выбросьте меня, как дохлую собаку, а с отцом рядом и на том свете быть не хочу…
Аганя сама подняла его руку, растерла пальцы ладонями.
— Не трать силы, Саша. Обожди. Полегчает тебе. Я сейчас свежих щей подам, ты поешь и сразу же оклемаешься.
В доме густо пахло печеным хлебом и вареной говядиной. На столешнице возле припечка отстаивалось белое тесто, на полке под окном уже лежали готовые калачи.
А в горнице, за дверью, еще валялось неприбранное тело Евтея Окунева.
Чекан почувствовал легкую тошноту: близость пролитой крови и запах свежего хлеба не совмещались.
— Ничего мне не надо, Аганюшка, — чуть слышно прошелестел губами Сашка. — Попрощайся со мной…
— Нет, я тебя одного не оставлю!
— Не шали, девка! — строго поглядел на нее Уфимцев. — Желаешь ты, нет ли, а убивца надо в райотдел предоставить. Не вмешивайся. Эвон дело твое у печки. Кончай стряпню.
— А у вас разве совести нету? — не отступилась Аганя. — Да пусть вся стряпня в печи сгорит…
Она вдруг обернулась к Чекану за помощью, но вслух произнести слово «помоги» не решилась, только добавила тихо:
— Как же верить в нее, в совесть-то? У кого искать? У хозяина не бывало. И у вас не видно…
Уфимцев впервые смутился.
— Далеко ты захватываешь! Никто Сашку до суда пальцем не тронет. Но содержаться ему положено в камере. И, в конце-то концов, какая тебе нужда за него хлопотать? Кулацкий сын. Убивец.
— Я бы за здорового слова не молвила.
— Так и за хворого не цепляйся!
— За его добро заплачу добром же…
— Тьфу ты, напасть какая! — не сдержался Уфимцев. — Этак с тобой до вечера разговоры не кончить. Давай собирай его счас же в путь. Одень. Обуй. Припасу в кошель положи.
Под ресницами у Агани блеснули слезинки, она снова обернулась к Чекану, и тогда он отчетливо понял, как много потеряет или как много приобретет в зависимости от своего поведения.
— Мне кажется, надо с ней согласиться, — подсказал он Уфимцеву. — Парень очень плох. Без помощи его оставлять нельзя. Но и ты, Аганя, одна с ним не управишься. Ему нужен врач. Напишем письмо в райотдел и попросим, чтобы Сашку положили в больницу.