Родник

Тайц Яков Моисеевич

Владик не отвечал. Ему вспомнился разговор с Толей Яхонтовым и Митей Журавлёвым, которые уверяли, что его единица касается чуть ли не всей Москвы. И что же, сейчас выходит, будто они правильно говорили: выходит, что чужому дедушке, которого он и видел-то всего несколько раз в жизни, оказывается, есть дело до этой единицы! Чудеса, да и только!

Владик посмотрел на Петю:

— А ты, Петух, ничего не понимаешь!

— Почему? — опешил Петя.

— Потому что дедушка правильно сказал, вот!

— Чем

же правильно? Чем?.. Мы для него старались, а он… Что ж тут правильного?

— А то!..

Владик подробно стал пересказывать Пете свой разговор с Толей и Митей. Потом он добавил:

— Всё-таки дедушка верно сказал, что люди воевали ради нас, чтобы мы росли, учились. А мы с тобой что?

— Так ведь единицу не я получил, а ты, — обиделся Петя. — А зачем ты её получил? Кто тебе велел?

Петя замедлил шаг:

— Давай, Владик, отнесём панораму в школу. В пионерской комнате выставим.

— А в музей?

— А в музей не надо.

Владик помолчал:

— Нет уж, Петух, раз решили для музея, значит надо добиться.

Так, с разговорами, они дошли до большого серого дома, в котором с прошлой зимы жил Ваньков.

— Зайдём? — сказал Владик.

— Что ты, поздно! Мама заругает… На, держи. И варежку возьми. А завтра пораньше в школу приходи.

— Зачем?

— Узнаем, что задали. Может, успеем ещё подготовить.

— Чего там успеем, ничего не успеем. Ладно!.. Всего!..

— Пока.

Владик обнял обеими руками громоздкий узел, прижал его к животу и стал тихо-тихо подниматься по лестнице.

На душе у него, как говорится, кошки скребли. Ушёл он рано утром, сказал, что в школу, а сам побежал к Пете, весь день просидел у него, потом ещё пошёл в музей.

А теперь уже ночь. Его, верно, опять по всей Москве ищут.

Он робко, еле-еле прикасаясь к пуговке звонка, позвонил. Тётя Феня открыла дверь.

— Ага, явился!.. — сказала она, вытирая о фартук руки. — Ну уж достанется тебе нынче! Где это ты гулял?

Владик не успел ответить, потому что в коридор сразу же вошла — вернее, не вошла, а вбежала — мама. Она кинулась к Владику. На её лице было столько тревоги и радости, что Владику стало стыдно.

— Наконец-то! Разве так можно? Сам посуди, нехороший ты, — говорила мама, снимая с Владика шапку и расстёгивая ему, как маленькому, тугой крючок на шее. При этом она касалась тёплыми руками его холодного подбородка и щёк, и ему это было очень приятно.

— Пусти, мама, что ты, я сам… я сам… — неловко повторял он и, как обычно, запрыгал, чтобы пальто скорей снялось.

Мама взяла пальто и повесила на вешалку:

— И, главное, в школе не был, вот я почему особенно беспокоилась. Ведь ты утром сказал, что в школу идёшь.

Владик насторожился:

— А ты откуда знаешь про школу?

— Да уж знаю. Вымой руки и садись

поешь, непутёвый ты!

Владик с тяжёлым сердцем пошёл в ванную и взял мыло. Мама принесла полотенце.

— Нет, мама, откуда ты знаешь всё-таки? — спросил Владик, засучивая рукава.

— Знаю. Потому что ваша учительница мне сказала.

— Какая учительница? — чуть ли не вскрикнул Владик.

— Ваша классная руководительница — Кира Петровна.

— Кира Петровна? — Розовое круглое мыло выскользнуло из рук и упало в раковину, но Владик не стал его подбирать. — Ты что, мама, в школе была?

— Не я в школе — она здесь была. Да ты потише, пожалуйста, она и сейчас здесь.

— Кто? Кира Петровна?

— Ну да!

Владик растерялся. Этого он никак не ожидал. Он подобрал мыло и принялся молча намыливать озябшие, усталые руки. А мама стала ему рассказывать, что учительница уже давно сидит у них, что они обо всём поговорили и что Кира Петровна ей очень понравилась.

— И про меня говорили? — спросил Владик.

— И про тебя и про всех… Ну, вот что: пойди на кухню, тётя Феня тебя там накормит. А потом зайдёшь, поговорим. Только держись как следует, будь прямым и откровенным, как положено пионеру.

— Ладно, мама.

Владик прошёл на кухню, сел за простой, белый стол, и тётя Феня подала ему полную тарелку темно-красного борща с золотыми кружочками. В середине тарелки, точно скала среди моря, возвышалась аппетитная кость с мясом. Вкусно пахло луком, чем-то жареным.

Владик почувствовал, что он до смерти голоден. Его очень тревожило то, что сейчас ему придётся объясняться с Кирой Петровной. Но недаром говорится: голод — не тётка. На какие-то минуты он забыл обо всём и с жадностью глотал ложку за ложкой, едва успевая вытирать кулаком губы и подбородок. Вот бы всё время так сидеть за столом в просторной, светлой кухне, нюхать вкусный запах жареного лука и ни о чём, ни о чём не думать!

Но скоро обед (или ужин) был закончен. Владик сказал тёте Фене «спасибо», собрался с духом и медленно отворил дверь:

— Можно?

За столом, покрытым ковровой, ворсистой скатертью, сидели мама и Кира Петровна. Владик впервые видел учительницу у себя дома. Она сидела на том месте, где обычно сидит папа. Её красивые светлые волосы блестели под лампой. Овальная брошка на белой кофточке сидела чуть наискось.

— Вот он, беглец, — сказала мама. — Заходи, заходи.

— Здравствуйте, Кира Петровна!

— Здравствуй, Ваньков!

Кира Петровна протянула ему руку. Владик никогда ещё не здоровался с учительницей за руку. Он неуклюже пожал её узкую, тонкую кисть. Он в эту минуту сам себя очень уважал. Шутка ли — с ним здороваются, как со взрослым! «Сейчас она начнёт меня отчитывать», — подумал Владик и прислонился к столу.