Родня
Шрифт:
Голос мой был слишком оживленным, слишком громким, но он не был игривым. И вот тут я и заметил, что она озабочена чем-то.
— Не могу найти свою лопату, — сказала она, как будто винясь передо мной.
— Я поищу, — живо отозвался я, — вот только умоюсь… — Я взбежал на крыльцо, в сени, быстро ополоснул лицо, затем спустился во двор.
Зейда как будто чувствовала себя виноватой, смущенно смеялась и говорила: не стоит, мол, искать и терять время зря. Но я рылся в сарайчике, в клети, под навесом, разворошил дрова и
Тут калитка открылась, и вошел отец, держа в обеих руках что-то, завернутое в фартук. И меня как осенило.
— Слушай, — сказал я, — Зейда все утро искала лопатку! Мы с тобой еще добудем себе какую хочешь лопатку, а ту, что дал тебе Алчин… А что это у тебя под фартуком? — вдруг спросил я.
— Пиявки, — ответил отец. — Тощие, как угри. Десять пиявок!..
— И это значит, лопатку нам не найти, — обреченно сказал я.
Отец молча пошел к крыльцу, прижимая к животу банку с пиявками. На крыльце он обернулся.
— Хорошо ли ты смотрел? — крикнул он.
Я только рукой махнул. Он рассмеялся.
«Старый плут, — думал я, поднимаясь за ним следом, — старый бездельник и плут! Уж лучше бы я один работал, чем с таким помощником!..»
Я резко выдернул из-под кровати свой баул и взмахнул им так сильно, что задел легонькую тумбочку и опрокинул ее.
— Вай! — сказал отец. — Ты куда с баулом? Без четверти девять, добрые люди уже давно работают.
— У нас ни крошки еды, — сказал я. — Может, ты у нас заботишься о продуктах?
Я отправился на склад. Ладно, сегодня мы устроим себе выходной, а уж завтра поднимемся рано и поработаем дотемна. Я набрал продуктов и вернулся на квартиру.
Отец лежал на кровати, рядом на табуретке стояли две банки, в одной плавали тощие пиявки. Те, что прилепились к шее отца, уже набухали кровью.
— Конечно, — сказал я, — если уж пиявки приобретены, то почему бы ими не терзать себя.
— Зря ты так говоришь, — сказал отец, пропуская сквозь зубы кряхтение-стон, — зря так говоришь. С утра голову ломило, а теперь полегчало.
Я отнес продукты в погреб и отправился со двора.
Вокруг было ясно, свежо, травка у заборов, деревца в палисадниках сверкали последней зеленью. С полей слышался стук тракторов; груженные саженцами машины, покачиваясь в уличках, выезжали из села. Я вышел за околицу и зашагал на поля. Там и сям мелькали фигуры работниц, грядокопатели и бороны медленно продвигались вдоль участков. Парни сгребают в кучу отмершие ветки и побеги и поджигают — белый дым стелется широко, отлетает клочьями в небо. А другие плугом копают ловчие ямы и канавки, набивают их горячим навозом,
Когда я проходил возле хранилища, меня окликнули, и я увидел Алчина. Он сидел на подножке грузовика и курил.
— Присаживайся, — сказал он. — Что, отдыхаешь?
— Отдыхаю, — сказал я. — А ты в дорогу собрался?
Он только поморщился и махнул рукой.
Покурив, он поднялся. Из хранилища вышли рабочие и стали грузить саженцы. Сперва мне показалось забавным, а потом трогательным, как здоровенные ребята осторожно помещают в кузов саженец к саженцу, тщательно перекладывают корни влажным мхом, затем бережно покрывают кузов обширным брезентом. Алчин опять сел покурить.
— Куда повезешь, — спросил я, — в город?
— Это еще ничего, — сказал он. — К вечеру я вернусь. А иногда и два рейса удается сделать. А вот пошлют в Свердловск — так на два или три дня.
— А что же плохого, — сказал я, — едешь себе и едешь. Остановился где-нибудь в чистом поле, разжег костер…
— Зачем это? — спросил он и подозрительно поглядел на меня.
— Да просто так. Искры сыплются, пламя как бешеное. Весело.
— Ты шутишь или как?.. — Он что-то старался уловить в том, что я ему сказал. — Я не разжигал костров. Что ж, может, и попробую, — он глупо ухмыльнулся.
— А в дороге можно и продать кое-что, — сказал я, кивая на кузов с саженцами. Мне хотелось подтвердить свою догадку, что он занимается кой-какими делишками, раз даже лопатку Зейды сбыл Купцу Сабуру.
— Продавать? — сказал он. — А что, ты думаешь, нашлись бы покупатели?
«Какой дурак, — подумал я. — Или прикидывается». Но слишком глуповатое было у него лицо. Глядя на него, можно было представить себе, как мой отец выманил у него ту прекрасную лопатку с железным набалдашником и ничего не дал взамен. Разве что пообещал только.
— А-а! — сказал я. — Какие там покупатели в голом поле. Едешь себе и едешь. Слушай, ты бы взял меня с собой, если бы я не был занят? Я бы и не пискнул, если бы мы даже три дня подряд ехали и не вылезали из машины.
— Тебя-то? — переспросил он.
— Ну да, меня!
— Взял бы, — сказал он, роняя из пальцев окурок и втаптывая в землю. — Я вот Зейду звал, — сказал он, доверительно склоняясь ко мне.
— Но ведь и она работает.
— Ну да, — сказал он. — А все же… вот если бы она не работала. — В голосе у него явно отразились мечтательные нотки. И вдруг их как не стало! Он проговорил со злостью: — Уедешь, а разные сволочи будут лапать твою бабу! — И он поглядел прямо на меня, даже страшновато стало от такого взгляда, который, правду говоря, был не так уж и страшен. Но когда говорят такое и при этом смотрят на тебя…
И все-таки мне стало весело. Я сказал:
— Уж не думаешь ли ты, что я?..