Родные гнездовья
Шрифт:
Платон Борисович Риппас, который возглавлял в молодости не одну экспедицию по изучению тектоники Кольского полуострова, оказался талантливым учителем, и не только в геологии. Выведав у Андрея все подробности его разговора с именитым академиком, сразу же сказал:
— Насчет языков аборигенов и биологии Федосий... Николаевич, — поправился он, глянув на Журавского, — играет в прятки сам с собой.
— Я вас не понял, Платон Борисович, — удивился такой откровенности Андрей.
— Невелика мудрость: он ревнивец, не признающий
— Федосий Николаевич заявил, отослав меня к вам, что он плохой учитель.
— Ах, Федосий, Федосий... Ну ладно, — махнул рукой Риппас, — простим ему этот обман, ибо загружен он адски. Займемся геологией.
— Охотно займусь, отбросив пока все остальное в сторону.
— Вот этого-то как раз и не надо делать, — убежденно возразил Платон Борисович. — Видели бы вы, как я мучился на Кольском полуострове, не зная языка лопарей. Представьте себе: что бы вы вынесли из нынешней поездки в Печорский край, будь вы, скажем, немцем, не знающим русского языка, не знакомым с историей и культурой русского народа?
— Немного.
— Возьмите Александра Шренка. Он взялся за изучение русского языка, побывав в Печорском крае. Там же он принялся и за изучение самоедского языка [8] , но, по сути, не осилил ни тот, ни другой. А вот великого норвежца Нансена никто из встречавших его в полярных широтах не мог отличить от аборигена, и, кто знает, не в этом ли кроется его успех?
— Да, пожалуй, — согласился Андрей.
— Изучение языков, культуры, истории аборигенов Печорского края нам не будут помехой и в изучении геологии. Договоримся так: в каждые вторник, четверг и субботу в шесть часов вечера я вас буду ждать в Геологическом музее, хаос которого по поручению Чернышева я пытаюсь превратить хотя бы в мало-мальскую систему.
8
Самоеды — прежнее название ненцев.
...К Новому году Андрей сдал экзамен по геологии, удивив академика Чернышева быстротой и логикой мышления, и засел за изучение истории Печорского края и языков аборигенов. К новому путешествию он решил подготовиться основательно.
— Пока не изучу, подобно Фритьофу Нансену, жизнь и языки аборигенов, — заявил он после экзамена академику Чернышеву, — в Большеземельскую тундру для геологических исследований не поеду.
— Ну-с, с богом! Всякое дерзание достойно похвалы, а там — вдвойне. Одно прошу: не забывайте геологию.
Петербургская студенческая зима была не менее напряженной, чем печорское лето, и по давно установленному для себя распорядку дня на сон Андрей отводил только четыре часа в сутки. Сил, как это часто бывает, прибавляли не друзья, а враги. Курсовую работу о природе Печорского края, сданную на кафедру за четвертый семестр, высмеяли с издевкой, со злыми шутками:
— Не уподобились ли вы, господин Журавский, Митрофанушке и не перепутали ли Северную Двину с Печорой? Леса, луга, смородина... на широте Полярного круга! Ха-ха-ха! Читайте Шренка, Гофмана, Танфильева, наконец! Там же вечная мерзлота, тундра, сплошное болото!
— Сплошное болото здесь, на кафедре, а не в Печорском крае! — взрывался
— Он ваш сокурсник, и только?
Журавский объяснил, что дружат они с детства, что оба до самозабвения увлекаются биологией, но Григорьев — как это выяснилось недавно — отказался ехать в Печорский край прошлым летом только потому, что дал слово матери сопровождать ее в крымской увеселительной прогулке.
— Я ему сказал в присутствии матери: такое времяпрепровождение постыдно для студента-биолога! — закончил объяснение Журавский. — В ответ он взбеленился, накричал на меня, что я фанатик, помешанный на Печорском крае. Но такие вспышки у него не редкость. Мы называем это игрой персидской крови.
— Он перс?
— По материнской линии. Отец у него русский, — ответил Журавский. — Полковник в подчинении жены.
— Это бывает не только с полковниками, — улыбнулся в пышную русую бороду Книпович. — Как шутят у нас: царством правит царь, а царем — царица. Григорьев накричал на вас, но тут же пришел, чтобы помочь разобрать печорские коллекции. Пришел мириться, а вы его оттолкнули. Так поступать негоже, друг мой. Вот что, Владимир Владимирович изыскал возможность принять Григорьева на ставку лаборанта. Вашими коллекциями он займется отныне как сотрудник музея, извольте подчиниться правилам, Андрей Владимирович.
Николай Михайлович помирил друзей. Он часто заходил в отдел, когда два Андрея после лекций в университете при настольной лампе колдовали над жучками, бабочками. Как-то зимним вечером Книпович пришел с портфелем, поставил его на стол, расстегнул замки и вынул две толстые, добротно переплетенные книги.
— Вот вам, друже Андрей, — положил он книги перед Журавским, — обещанное.
Журавский, посмотрев на тисненые корешки немецких изданий, растерялся: это были «Путешествия» в Печорский край А. Шренка и Э. Гофмана — издания дорогие, редкие.
— Книги я обязательно верну, Николай Михайлович, — вскочил Журавский. — Спасибо, огромное спасибо вам...
— Не подлежат возврату, друже Андрей, — это подарок. А издания великолепные — Книпович взял в руки «Путешествия» Гофмана, — с приложением карт, с рисунками коллекций, с их подробным описанием.
— Почему они изданы в Германии? — спросил Григорьев, не в силах скрыть и зависть и радость.
— По причине щедрости Российской академии наук: на экспедиции израсходованы десятки тысяч русских рублей, а результаты их увезены за границу. Немцы осведомлены о наших горных богатствах куда более подробно, чем мы, русские.