Родовое проклятье (Мы странно встретились)
Шрифт:
Когда спустя полчаса Анна вновь вошла в зеленую гостиную, Владимир спал, неудобно прислонившись к жесткому диванному валику. Несколько листов бумаги, скомканные, лежали на скатерти, один, сложенный вчетверо, был прижат чернильницей. Свечи оплыли почти до основания и угрожающе мигали, готовясь погаснуть. С минуту Анна колебалась; но затем все же прокралась на цыпочках к столу, приподняла чернильницу и развернула письмо.
Оно было коротким. Последние строки Анна дочитывала с улыбкой. Закончив, она аккуратно сложила бумажный лист, снова подсунула его под чернильницу, прикрыла молодого человека своей тяжелой шалью и задула свечи.
Рано утром, еще в сумерках, Владимир вышел из дома
– Простите меня еще раз, Анна Николаевна, – сокрушенно каялся Владимир. – Просто позор: заснуть на диване в чужом доме, как пьяный гусар у… Впрочем, неважно.
– В самом деле неважно, – зевнув, улыбнулась Анна. – Боюсь только, что диван этот слишком жесткий. Вряд ли вы хорошо выспались.
– Спал как сурок, – развеял ее сомнения Владимир. – Поверьте, после привокзальных гостиниц ваш рекамье – просто облако в раю.
– Когда вы отправляетесь?
– Прямо сейчас.
– Что ж, счастливого пути. Ваше письмо я отправлю нынче же сама.
– Благодарю вас, Анна Николаевна, – снова сказал Владимир. Анна улыбнулась, кивнула и шагнула назад, за дверь. А Владимир быстро зашагал по заметенной снегом тропинке к калитке.
Вдоль забора прыгал по сугробам замерзший Северьян.
– Знаете что, Владимир Дмитрич, свинство это! – сердито заявил он, когда Владимир приблизился. – Обещали до ночи в гостиницу явиться, а сами?.. Мне что думать прикажете? Что вас зарезали в переулке где-то? Неужто упредить не могли? Я полночи в гостинице как на гвоздях просидел, а вторые полночи, как цуцик, здесь, под забором, пропрыгал… Спасибо, горничная в этом дому жалистная, пустила в кухню…
– Ты не упер чего? – подозрительно спросил Владимир.
– Да как же можно-то у будущей родни? – оскалил зубы Северьян. – Ну дак что, Владимир Дмитрич? Просватал я вас?
– Почти что так… Да что ты ржешь, дурак? Есть хочешь?
– Нет еще…
– Ну, так поехали на вокзал! Может, еще успеем на утренний! Лови извозчика!
На Ярославском вокзале толпился народ: ждали прибытия поезда. Уже рассвело, серое небо обещало вновь рассыпаться снегом, под ногами у извозчичьих лошадей сновали воробьи, пронзительно голосили торговки бубликами и сбитнем, по зданию вокзала шли обмотанные платками бабы, мужики в серых малахаях и растрепанных шапках, дамы в строгих платьях и полушубках, господа в приличных пальто с куньими воротниками, торговцы-татары, цыгане, оборванцы всех мастей… Две усталые проститутки сонно переговаривались у выхода на площадь; одна безуспешно пыталась закурить на ветру папиросу. Владимир подал ей огня; жестом отверг вялое предложение «прогуляться до фатеры» и огляделся в поисках убежавшего к кассам Северьяна. Того не было видно. Владимир отошел к путям, достал пачку папирос, вытащил одну, закурил… и выронил папиросу на снег, услышав внезапно за спиной знакомый, чуть дребезжащий стариковский голос:
– Осподи! Владимир Дмитрич? Неужто вы?!
Владимир обернулся. Перед ним, широко открыв рот и слезящиеся, покрасневшие от ветра глаза, стоял старый Фролыч – управляющий отцовским имением.
– Это я, Фролыч, – растерянно сказал он. – Здравствуй. Да что ты, право, вздумал…
– Осподи… Владимир Дмитрич… – Старик, протяжно шмыгнув носом, поцеловал упирающегося Владимира в плечо и попытался было чмокнуть и руку, но ее Владимир успел отдернуть. – Осподи, вот ведь встреча-то… А мы-то уж… Мы-то уж чего только не думали… Думали, что сгинули вы навек, что и свидеться не доведется… Ведь пять лет цельных… Почитай, сиротами остались…
– Как – сиротами? Фролыч, ты что такое несешь? – озадаченно спросил Владимир.
– То и стряслось, что… Ох, извиняйте, счас… Ить всамделе сироты мы теперь, Владимир Дмитрич… Вас-то не сыскать было…
– Что с отцом? – глухо спросил Владимир. Сердце, прыгнув, остановилось под горлом.
– Преставившись батюшка ваш. Сразу после Рождества скончались. Удар был.
– А… что же Янина Казимировна?
– Так ведь из-за них все и вышло. – Фролыч снова протяжно, основательно высморкался в снег, перевел дыхание, последний раз провел по глазам растрескавшейся ладонью. Глядя прямо в глаза Владимиру, сказал: – Уехали Янина Казимировна. С соседом, помещиком Мартыновым, за границу уехали, ночью он ее увез. И ведь как ихнее превосходительство не уследили, как не подумали!.. Ведь вся дворня болтала, что неспроста этот Мартынов всю зиму у нас в гостях просидел, на фортепьянах с барыней играл, книжки всякие ей возил… Вот и довозился, прости господи. Стало быть, уехали они, а мужу законному только писульку на комоде оставили. Ихнее превосходительство прочитали, к себе в кабинет ушли и закрылись. К завтраку не вышли, к обеду не вышли, к ужину уж я обеспокоился… Дурак старый, нет чтоб раньше всполохнуться… Звали-звали – без толку, потом уж дверь, благословясь, сломали… а ихнее превосходительство на полу лежат без движенья. Кинулись мы за лекарем, да уж что толку…
– Значит, Янины нет, а батюшка умер… – медленно проговорил Владимир.
– А я, а я о чем вам толкую! – старик всполошился, как снесшаяся курица. – Владимир Дмитрич, вы уж, побойтесь бога, не уезжайте! Ведь это чудо небесное, что я вас тута встретил, а то бы ищи снова ветра в поле! Куда же вы исчезли-то? Ведь пять лет, шутка ли? И ни слуху ни духу… Что с имением-то будет, с делами, с хозяйством? Воруют ведь, проклятые, я за всем уследить не могу, да и как без хозяев-то?.. Без хозяев, сами знаете… Даже завещание батюшки вашего так невскрытое в конторе, в городе, и лежит, без наследников как вскрывать-то? Ох, слава богу, что вы объявились! – Старик вдруг бухнулся на колени прямо в грязный, коричневый снег и истово закрестился на недалекую церковь. Через его голову Владимир видел маячившего в двух шагах Северьяна с вопросительной гримасой на лице. Владимир сделал ему знак приблизиться. Молча поднял с колен Фролыча, отряхнул старика от снега и сумрачно сказал Северьяну:
– Сдавай билеты. Мы едем в Раздольное.
Глава 8
Софья. Дебют
– Да, и я прямо так ему и сказала! Прямо так и провозгласила: «Если эта бесталанная дрянь будет играть Офелию – я застрелюсь прямо перед домом губернатора! А все знают, как их превосходительство благосклонно ко мне относился и какие букеты изволил присылать к бенефису! Скандал будет страшнейший, безобразный, вам не спасти труппу и не собрать сборов! И если бы вы слышали, что эта скотина мне ответила!.. Нет, не могу это повторить, не могу, не могу…
С авансцены, где вокруг примы Купавиной столпились актрисы на выходах и комические старухи, донеслись великолепно исполняемые рыдания. Софья невольно поморщилась; посмотрела на сидящую напротив Мерцалову, ведущую драматическую актрису труппы: молодую женщину лет двадцати шести, с темным цыганским лицом и большими черными глазами. Мерцалова чуть заметно кивнула в сторону Купавиной, горько и насмешливо усмехнулась и снова перевела отрешенный взгляд на пыльную декорацию к «Ричарду III». Мадемуазель Мерцалова была на шестом месяце беременности, и мешковатое коричневое платье из дешевой саржи оказывалось не в силах это скрыть.