Рок И его проблемы-4
Шрифт:
Говорят, — они умны.
Вот всех книгах, которые он изучал, везде было про махатм написано, что они умны.
Долго живут, мудры, и очень много знают.
Должно быть, с ними интересно поговорить. Как всегда интересно поговорить с умным человеком. Который не желает тебе зла.
Пусть не желает добра, это его дело. Но который не желает тебе зла.
Тогда с ним интересно поговорить.
Есть
Они, если умны, да еще и мудры вдобавок, скажут ему:
— Ильич, кому ты служишь? Ради кого стараешься?..
Скажут:
— Тебе много пообещали. Ты бы согласился и за меньшие бабки. Тебя явно переоценили.
А он ответит:
— Этих бабок мне не видеть, как своих ушей. Я — знаю это… Я все знаю о крючках и наживках. Меня ими не удивишь.
— Тогда зачем? — спросят они. — Тогда мы не понимаем.
— Интересно, — ответит он им. — Поздно что-либо менять. Я привык идти по следу, без этого жизнь становится пуста. След, его запах, наполняет меня смыслом. И тогда я чувствую, что что-то во мне не напрасно.
— Вот ты и пришел, — скажут они. — Что дальше?
Дальше?..
Но он же еще не пришел.
Подбрасывает на ладони стреляную снайперскую гильзу, и по привычке чуть пригибает голову, чтобы не получить в нее пулю.
Со стороны чудовищ.
Которые недобро смотрят на него, — и взгляд их, разглядевших его, — кровав.
«Пятнадцать часов, сорок одна минута… Сосна… Не по себе. Слишком силен противник. У меня нет шансов. Я понимаю, что он — вымысел. Но если, нет? Если я ошибаюсь.
Логично, — отступить. Он наблюдает за мной. Еще терпит, но его терпение может закончится».
У него нет — центра тяжести. Он — везде. Неизвестно, — что он решил, и на что решился. Что намерен предпринять. Какие действия.
Как долго он собирается ждать.
Нужно, — отступать.
Мираж.
Гвидонов вспомнил, что перед ним, — мираж. Пришлось сделать усилие, это было непросто. Чтобы, — вспомнить.
Это всего лишь защитное внушение.
Хотя и довольно реальное.
Он снова открыл блокнот, и записал: «Помнить всегда!.. Передо мной мираж!.. Не принимать всерьез!..»
Записал, закрыл блокнот, — и поднялся из окопа.
В атаку…
И — пошел. Один, шаг, другой, третий…
Он шел, даже не
Потому что приходилось все время помнить, что ничто ему не угрожает, помнить, каждую минуту, каждую секунду, каждое мгновенье.
Внимание, сосредоточенное на этом, норовило ускользнуть, и заняться чем-нибудь другим. Например, решить, успеет ли он сделать ноги, в случае чего. Оценить свои возможности в этом смысле.
Стоило ему начать отвлекаться, как холодный ужас начинал прокрадываться в его душу, поражая все его естество.
Какие монстры, какие чудовища, — вот где таилась подлинная опасность. В потере внимания.
Оно норовило потеряться… Невозможно все время думать о белой обезьяне. Невозможно постоянно твердить себе, что происходящее вокруг, — бред.
Когда не бред.
А что-то лопнуло внутри, от страха. Порвалась какая-то важная жилка, которая привязывала его к жизни.
Жаркая волна безотчетного всепобеждающего ужаса — пришла к нему. Когда уже не существует никакого внимания. Ни на чем.
Остался только долг. Солдата.
Умереть достойно.
Выполняя боевую задачу.
Он поднял голову, — посмотрел перед собой… Ничего не видя. Ни монстров, ни монахов, ни деревьев, ни земли перед собой.
Потому что ничего этого уже не было.
Как не было сил сопротивляться звериному ужасу, который волной нахлынул на него.
Он не понимал, — где он, и что с ним.
Все билось в нем, клокотало и рвалось. Все жилки, все вены, все артерии, все нервы, все кишки, все кости.
Перемешивались в последнее месиво, — из которого уже не воссоздать человека. Или зверя.
Ничего не воссоздать…
Ужас правил в том месиве.
Потому что Гвидонова не стало. Он закончился. Погружаясь в вечную тьму.
К которой он прикоснулся… Где перестал быть.
Жаль, не было под рукой блокнота. А то бы записал для памяти, чтобы не забыть.
Как в сердцевине этой тьмы, где оставалось последнее, единственное желание, — он выдал его, остатками своей сути.
— Я не знаю, — вопросила его суть. — Я ничего не знаю.
— Да, ты не знаешь, — помедлив, ответила ему тьма.
Грустно как-то, и без зла, — словно бы, решив напоследок пожалеть. Его.