Рок над Россией. Беседы Сергея Рязанова с персонами национальной рок-культуры
Шрифт:
– А вам лично какой язык ближе – книжный или… шнуровский?
– Мне ближе тот язык, на котором меня понимают. Глупо с сиюминутным знакомым у пивного ларька говорить чуждыми ему словами. А выбирать собеседника не приходится. Так сложилась судьба: в пять утра ты оказался у ночного ларька, и поговорить больше не с кем. Или приведу другой пример, более доходчивый: в пьяной драке с поножовщиной вряд ли будешь вспоминать того же Сартра с его экзистенциализмом и думать о том, что находишься в пограничной ситуации. Будешь бить и кричать: «… твою мать!»
– Вы
– Да. Memento mori, помни о смерти.
– Вы создали себе устойчивый образ хама. Почему на Западе хамство не почётно, а у нас – да?
– Я бы не сказал, что у нас это почётно. Хотя степень хамства в России сильно выросла за последние лет десять. Я эту тенденцию не определил, а предсказал. Она началась в тот момент, когда силовые структуры стали значить больше, чем бандиты. Когда в конце 90-х бандиты отступили от понятий и тоже стали хамить. К власти пришли менты, а большинство ментов никогда не отличались культурным поведением. К тому же так сложилось в России: если ты не послал кого-нибудь-ты не существуешь. Это потому, что в России жизнь короткая. И борьба за жизнь – дикая. Люди живут здесь и сейчас. К тому же мы до сих пор не преодолели советское наследие: личность принято ломать, как в армии. Мол, не был в армии – не мужик.
Я памятник себе сломал…
– Не могу не спросить о вашем знаменитом выступлении в 2009 году на барже перед «Авророй», откуда на вас взирали госпожа Матвиенко, госпожа Набиуллина…
– Мы выступали по просьбе моего давнишнего друга, журналиста. Получили за это какие-то сто тысяч рублей. За обычный концерт мы получаем больше, как минимум, в десять раз. И даже если бы мне сказали, что на «Авроре» окажутся самые жуткие люди планеты, – я бы всё равно выступил. Для меня люди делятся на тех, кто может слышать, и тех, кто не может. В прямом смысле. Перед глухонемыми выступать глупо, перед остальными – почему нет?
– Для вас нет личности, перед которой бы вы не захотели выступить?
– Возьмём обычный концерт. Я что, должен спрашивать биографию у каждого, кто покупает билет? Среди слушателей есть и бандиты, и плохие менты, и проститутки. Если в филармонию пришёл, не дай бог, сам Путин – что, музыкантам бросать смычки?
– Вы недвусмысленно поёте: «Любит наш народ всякое г…но». Но ведь вас тоже любит наш народ.
– Да, это определение относится в том числе и ко мне. Я стараюсь не делать из себя памятник. И всеми силами разрушаю образ важного персонажа, который мне кто-то приписывает. У нас ведь многие себя позиционируют именно как памятник. У нас большинство знает, как жить. Я – не знаю.
– То, что Толстой и Достоевский учат жизни, вам тоже не нравится?
– То, что Толстой учит, не нравится. А Достоевский не поучал, он сам был в поиске.
– Достоевский называл пороками то, что вы культивируете: пьянство, блуд, лень.
– Он называл это бедами. Да я и не говорю, что это правильно. Я рассказываю в песнях о своём пути, а выводы делает слушатель, оценивая
– Ларьки вторичны, первичен спрос.
– Людям неинтересно жить, особенно в регионах. Осудить алкаша – проще всего. А понять, почему он стал алкашом, – никому не нужно. Никакой пропаганды алкоголизма в своём творчестве я не вижу, особенно если учесть, каким голосом я всё это пою. Будь я на месте молодого слушателя, у меня бы это вызвало отторжение.
– Вы связываете алкоголизм с широтой русской души?
– Я не знаю, что такое «широта русской души». Мы сентиментальны и выдаём эту сентиментальность за духовность. Русский народ эмоционален. Ему можно поставить диагноз: маниакально-депрессивный психоз. Не пройдёт и минуты от обнимки с собутыльником до того момента, когда ты ударишь его этой бутылкой по голове.
– Вам вообще дорого то, что вы русский? Ощущаете что-то такое, например, в День Победы?
– С тех пор как бабушка умерла, я не особенно справляю 9 Мая. На парады никогда не хожу. В 98-м я купил автомобиль «Победа». Тогда День Победы никому был не нужен – все ожидали кризис. А я надел на антенну красную материю и рассекал по Петербургу дедам на радость. Тогда, кстати, в Питере не было ещё такого официоза с военной техникой, как сейчас.
– Считаете, государство трясёт мускулами?
– Были бы мускулы. Другим местом трясут.
Сам за себя
– Поговорим о власти – о «жуликах и ворах», как их теперь называют.
– Ой, я вас умоляю. Кто в России не жулик?
– Вы жулик?
– Конечно. Кто платит все налоги?
– Есть люди с белой зарплатой.
– Наверно. Они никогда не давали взяток? Я не оправдываю верхушку общими нравами, я говорю о том, что меняться должен каждый в отдельности. Сними одних жуликов и поставь других – ничто не изменится.
– Идея политической конкуренции в том, что разные силы следят друг за другом, и в результате жулья становится меньше.
– Для того чтобы эта система работала, нужен многовековой парламентский опыт, как, положим, в Англии. Она тоже прошла через чёрт знает что. Сейчас мы через это проходим.
– Массовые протесты могут помочь?
– У нас, в Петербурге, я массовости не заметил. Без компьютера я бы о протестах вообще не узнал. Это исключительно московское явление. В Москве средний класс пошире, кошелёк потолще, времени побольше. На митинги выходят работники СМИ и прочие представители свободных профессий. Их называют «креативным классом», но я не понимаю, что это такое. Раз уж народился целый такой класс, покажите мне его работу. Я не вижу вокруг себя никакой креативности. Если их плоды – приколы в Интернете, то извините.
– Сергей, спасибо, что уделили нам время.
– Нет-нет, давайте поговорим о протестах. Мне непонятно, чего хотят эти люди.
Конец ознакомительного фрагмента.