Рок умер – а мы живем (сборник)
Шрифт:
Димыч стонал, словно от ударов, пытался прикрывать руками лицо. Размякший, растёкшийся, ноги поджаты, желтоватые волосы спутались, к футболке прилипли помидорные семена…
Денис выключил телевизор, присел к столу. Собрал из бутылок остатки водки – с полрюмки накапало – и выпил. Огляделся. Стены, как и в его комнате, сверху донизу в фотографиях, постерах. Выделялся огромный плакат с лицом Кинчева крупным планом. Кинчев смотрит пристально, в упор, честно… Тогда его называли Доктор Кинчев, даже на «мелодиевской» пластинке восемьдесят восьмого года написали – «Доктор Кинчев со товарищи»; потом стали называть Константин, а с недавних пор – в духе времени – Костя. «Выступает Костя
Этот плакат Димыч купил в декабре восемьдесят девятого в киоске у Московского вокзала; в их карманах уже лежали повестки в военкомат, и хотелось что-то оставить на память из питерской жизни. Отослать домой. Денис выбрал плакат с группой «Зоопарк», а Димыч – вот этот. Каждый стоил четыре рубля. Немало… В общажной комнате они аккуратно разрезали плакаты на прямоугольники и отправили в конвертах родителям. Через два года склеили и повесили на стены своих комнат. Издалека разрезов не было видно.
– Дим! Димыч! – снова стал толкать его Денис. – Ну вставай! Вставай.
Не добудился. Хотел вернуться домой, тоже упасть на кровать и отрубиться. Надолго. Забыть… Но вдруг – действительно вдруг – понял, что нужно делать. Как поступить.
Зашёл на работу – работал день через два в магазине «Аудио-видео» напротив городского рынка – и сказал хозяину, что срочно увольняется. По семейным обстоятельствам. Повезло, и ему тут же заплатили за отработанные дни три с лишним миллиона инфляционных рублей. Карман джинсов приятно вспучился.
– Если передумаешь, приходи, – сказал хозяин, – приму.
Повезло и в том, что родители ещё не вернулись с работы. Никто не мешал собираться… Денис достал из темнушки рюкзак, сложил в него кое-какую одежду, тёплые ботинки и куртку, два комплекта струн, тетрадку со своими песнями, ссыпал в кармашек медиаторы. Написал записку, что уезжает, о причине соврал: «В Новосибирске фестиваль, за призовые места обещают деньги»… Был уверен – родители не станут очень уж переживать: лет с четырнадцати он путешествовал автостопом по Сибири, в шестнадцать первый раз добрался до Питера. К тому же в армии побывал, после неё опять много катался с Димычем и ребятами из группы. Лишь последние года полтора постоянно был дома. Работал продавцом кассет…
Билетов на московский поезд не было, и, чтобы не передумать, Денис взял на межобластной. Главным сейчас было выбраться отсюда, куда-нибудь двинуться. Хоть куда-то сбежать из ставшей ненавистной комнаты с плакатами и телевизором, сбежать оттуда, где он узнал, что тот рок погиб…
Да, в нём был тогда мощный заряд. Заряд злости и желания действовать. Доказать, что есть другие люди с другими песнями, что он, рок-музыкант Дэн Чащин, другой – не из «Голосуй или проиграешь».
Два года он жил этим зарядом.
И вот теперь на скамейке в одном из тысяч московских дворов он осознал, что потерпел поражение. Что там было, за эти два года? Несколько малоудачных выходов на сцену, иногда – жалкие гонорарчики, полтора месяца участия в одной полупопсовой группе вместо сломавшего руку ритм-гитариста за право жить в студии, спать на полу. А в основном он пел в подземных переходах, тренькая на неподключенном «Джипсоне» раскрученные песни «Кино», «Чайфа», Чижа – за них лучше бросали мелочь, чем за его, никому не известные и не интересные… В поисках ночлега он по целым дням торчал на Арбате у стены Цоя, надеясь познакомиться с кем-нибудь – вдруг отведут к себе или дадут координаты надёжной вписки… Что ещё? Пьянки на флэтах, долгие и нудные разговоры ни о чём, просьбы «сбацать». И он доставал из чехла гитару и начинал петь свои вещи, но его быстро перебивали: «А «Гражданку» знаешь? Про границы ключ?..
Он бацал, глотал через силу тошнотворный портвейн, спал по два часа в сутки, писал новые песни, упрашивал администраторов клубов дать возможность спеть их публике. И вот запал кончился. Пустота. Он сидел на скамейке, понимая, что больше не сможет искать место, где ночевать, не сможет доказывать, что настоящий рок всё-таки жив.
Что ж, в рюкзаке были спрятаны семьсот рублей – энзэ – на билет в плацкартный вагон и еду в дорогу. Придётся возвращаться. Май девяносто восьмого – это не июль девяносто шестого – другое время. Всё изменилось. Рок больше никого не заводил, кроме немногих подростков и горстки тридцатилетних, которые побоялись стать взрослыми. Остальные стригли свой хайр или заращивали виски, надевали костюмы, устраивались работать. Стало модно работать и зарабатывать, а не торчать на Арбате, аскать мелочь на бухло возле метро «Смоленская», горланить песни протеста в подземных переходах, мешая пиплу спокойно идти по делам.
Появились новые группы, но играли они другую музыку, под которую приятно было гнать в автомобиле, сидеть в кафе, танцевать с любимой, расслабляться… Скребущий душу рок стал не нужен…
Уже с билетом на вечерний поезд Денис приехал на Арбат, попрощаться. Купил возле метро ватрушку и чай, пристроился на бордюре.
Мимо по узкому, зажатому киосками и лотками, щитовыми магазинчиками тротуару бодро шагали люди. Начался обычный для них день. Обычный рабочий день… Было много девушек. Высоких, симпатичных, ухоженных – да, здесь рядом, на Новом Арбате, в похожих на пчелиные соты небоскребиках, сотни фирм, и в них должны сидеть симпатичные, такие вот, девушки.
Впервые он с удивлением подумал о том, что за эти два года у него не появилось подруги, даже мысли не возникало её завести, влюбить в себя девушку. И, может, у неё поселиться… Конечно, девушки бывали, но случайные, на ночь, а то и на полчаса – страшноватые, безбашенные, пьяные панкушки. И имён их не спрашивал… В голове было только главное – играть, сделать так, чтоб услышали.
Иногда он мечтал – мечтал найти надёжную точку для репетиций и проживания, вызвать Димыча, собрать группу. Ведь как-то же группы здесь существуют, и большинство ребят, как и он, приехали издалека, безвестными; как-то же завоёвывают сцену, становятся богатыми, гитары покупают за пять тысяч баксов. А если вслушаться, что играют, – почти всё фуфло. И вон уже – концерт в «Олимпийском», запись нового альбома – в английской студии…
Денис поймал на себе брезгливый взгляд одного, другого прохожего, презрительную ухмылку фигуристой девушки. Будто мерзкое что-то увидели… А что, действительно ведь, достоин ухмылки: парень двадцати шести лет, тёмные волосы с зеленоватыми прядями, бритые полосы над ушами, покрытые щетинкой, щетина и на щеках, подбородке, в левом ухе большая серьга со знаком анархии. Застиранная, выгоревшая до серости майка с полустёршейся надписью «Sex pistols» и кривляющимися рожами Роттена и Вишеза; поверх майки изорванная, вся в клепках и булавках джинсовая жилетка; джинсы – настоящие «Левисы», купленные в комиссионке в восемьдесят восьмом году за сто советских рублей, – тоже давно превратились в лохмотья, а сквозь дыры видны бледные волосатые ноги. И ещё, конечно, высокие китайские кеды, разрисованные шариковой ручкой… Он привык к себе такому, уже и не мог представить другим и потому не замечал, что попросту смешон окружающим. А сейчас увидел… Почти мужик, но в прикиде подростка. Вот он – упорный, многолетний борец с благопристойностью, превратившийся в клоуна.