РОК
Шрифт:
При проектировании центра мы предусмотрели создание в нем не только терапевтических отделений, но и отдела современной сердечно-сосудистой хирургии. Операционный блок, построенный фирмой «Сименс», был в то время одним из лучших в Советском Союзе. Оставалось найти активного хирурга с хорошими задатками, который мог бы оперировать на высоком современном уровне. Мне порекомендовали переговорить с молодым микрохирургом Р. Акчуриным, работавшим в институте у профессора Б.В. Петровского. Мы встретились, и мне понравился активный, целеустремленный и обладающий прекрасной техникой, судя по тем микрохирургическим операциям, которые были на его счету, Ренат Акчурин. Мне кажется, что и для него эта встреча стала его судьбой. Дело в том, что его мечтой, как
256
можно, одним прекрасным отечественным кардиохирургом было бы меньше.
Я понимал, что Р. Акчурину необходим кардиохирургический опыт, но осуществить такую возможность в нашей стране было трудно, и поэтому попросил своего старого друга Майкла Де-Бейки принять молодого специалиста на стажировку в кардиохирургический центр в Хьюстоне. Проблема была решена в считанные дни. Уверен, что успехами кардиохирургического отделения нашего центра мы обязаны в определенной степени М. Де-Бейки, который организовал подготовку в США большей части оперирующей команды.
Мы не гнались за рекламой, хотя еще в 1988 году в центре был успешно оперирован B.C. Черномырдин. Конечно, бывали и срывы, но без ложной скромности могу подтвердить, что к 1996 году, когда встал вопрос об операции, команда Р. Акчурина была лучшей в России по проведению аортокоронарного шунтирования. Однако прежде чем обсуждать вопрос об операции, надо было провести коронарографию.
16 августа 1996 года было, на первый взгляд, обычным летним днем, каких немало выпадало каждому из нас. И в то же время это был необычный день, потому что решались судьба Президента России и, естественно, будущее страны. И хотя нас с Борисом Николаевичем разделяли девять лет непонимания и определенной враждебности, мы довольно дружелюбно встретились у входа в кардиоцентр. Для меня уже не было Президента России - был тяжелобольной человек, которому мы должны помочь. На время забыты обиды, угрозы со стороны окружения Ельцина, в голове лишь одна сакраментальная мысль: что делать?
Рассказывая о проведении коронарографии, журнал «Итоги» со ссылкой на кого-то из подкупленных сотрудников центра, следивших за ходом процедуры, чтобы передать атмосферу напряжения, царившую в ходе иссле-
257
дования, написал, что, когда оно закончилось, «Чазов перекрестился». Не помню. Может, так и было. Но если и крестился, то в связи не с окончанием коронарографии, а с той картиной состояния сердца и его сосудов, какую мы увидели на экране ангиографического аппарата. В этот крест можно было вложить лишь одно: «Господи! Пронеси!» Суть этого призыва к Богу заключалась в том, что, помимо значительных изменений в сосудах сердца, сама сердечная мышца, поврежденная перенесенными инфарктами, алкоголем, нарушениями режима, сокращалась плохо.
Не хочу перегружать читателя медицинскими терминами, скажу просто, что возможность сердечной мышцы выбрасывать кровь в аорту была гораздо ниже допустимого уровня и приблизительно в три раза меньше, чем у здорового человека. Кровь задерживалась в легких, что было видно по резкому увеличению давления в легочных сосудах. Проводившие исследование профессора А. Самко и А. Савченко сказали, что среди сотен ангиограмм таких показателей они не встречали. Цифровые данные компьютера были настолько угрожающие, что мы попросили перепроверить их, но они остались прежними.
Представляя всю и медицинскую, и политическую сложность вопроса о проведении операции, я настоял на том, чтобы данные коронарографии были обсуждены в стенах
258
ствовал в обсуждении с пациентом вопроса об операции, причем мотивировалось это нашими отношениями с Борисом Николаевичем. Я даже не стал обсуждать этот вопрос, заявив, что как директор центра отвечаю за все, что здесь происходит, в том числе за диагноз и лечение, которые будут обсуждаться. Все решилось само собой, когда шутивший президент, его жена и я, беседуя, вошли в палату, где нас ожидал медицинский персонал.
Как я и предполагал, после исследования, во время консилиума разгорелась дискуссия. То, что Б. Ельцин нуждается в аортокоронарном шунтировании, ни у кого не вызывало сомнений, вопрос заключался в том, когда его проводить. Прошло всего полтора месяца после тяжелого инфаркта миокарда, сердце было на пределе своих возможностей, показатели кровообращения — угрожающие. С учетом состояния сердечной мышцы в любой момент можно было ожидать остановки сердца. При показателе фракции выброса крови из сердца 22% и давлении в сосудах легких 58 мм рт.ст., которые регистрировались у Б. Ельцина, подавляющее большинство американских и западноевропейских хирургов с большой осторожностью и только после достаточной подготовки берутся за проведение аортокоронарного шунтирования.
Для меня и для всех представлявших Кардиологический центр (Акчурин, Беленков) было ясно, что риск операции при таких условиях колоссальный. Кое-кто из группы, осуществлявшей лечение Ельцина, пытался приуменьшить существующую опасность. Обычно сдержанный, я довольно резко выразился в отношении поспешности в осуществлении операции, прекрасно сознавая, что всю ответственность лечащие врачи перекладывают со своих плеч на наши. И Савельев, и Федоров поддержали нашу позицию.
Представляя, какой ажиотаж развернется вокруг нашего решения, какие противоречивые мнения появятся и чего только не будут говорить о нас, я предложил пригласить для консультации М. Де-Бейки, одного из созда-
259
телей метода аортокоронарного шунтирования. К тому же не требовалось специального приглашения, поскольку в скором времени он должен был приехать в Москву на конференцию сердечно-сосудистых хирургов.
Мы подружились с М. Де-Бейки в 1973 году, в период подготовки к операции по поводу аневризмы аорты академику М. Келдышу. Не раз я бывал в его гостеприимном доме в Хьюстоне, не раз и он приезжал ко мне домой в «Барвиху», где мы даже отмечали его день рождения. Меня подкупала не только его блестящая техника хирурга, но и то, что он исповедовал те же врачебные каноны, которые были близки нам, — скрупулезный анализ болезни, четкость в определении наиболее рациональной терапии, разумная осторожность, сочетающаяся с оправданной смелостью. Привлекали также высокая человечность, дружелюбие, скромность великого мастера.
Рассказывая жене Б. Ельцина Наине Иосифовне и дочери Татьяне о результатах консилиума (абсолютные показания к операции, необходимость подготовки к ее проведению, тяжесть состояния Бориса Николаевича) и понимая, какой общественный и журналистский бум возникнет после объявления о принятом решении, я порекомендовал им пригласить для консультации М. Де-Бейки. Сам Ельцин спокойно воспринял заявление консилиума о необходимости оперативного лечения. Мне кажется, он был готов к такому решению. Как всегда, на первый взгляд, спонтанно, но на самом деле очень продуманно, он объявил по телевидению о своем решении оперироваться в Кардиологическом центре.