Роковая красавица (Барыня уходит в табор, Нас связала судьба)
Шрифт:
С соседнего тротуара в самом деле махала рукой в черной митенке толстая содержательница дома свиданий:
– Яков Васильевич, добрый вечер! Помните, что я у вас просила?
– Помню, Даная Тихоновна! Все будем! – с неожиданной улыбкой ответил Яков Васильевич.
«Мадам» благодарно улыбнулась в ответ, запахнула на мощной груди рыжую ротонду и юркнула в бакалейную лавку. Цыгане с усмешками переглянулись. Неделю назад две девушки из заведения мадам Данаи робко постучались в Большой дом, попросили позвать Якова Васильевича и, запинаясь, передали «нижайшую просьбу»: в воскресенье мадам справляет именины и «покорнейше умоляет» Якова Васильева прийти самого и привести
– А чего это ты зубы скалишь? – подозрительно осведомилась Марья Васильевна через несколько шагов. – Яшка! А ну, посмотри на меня!
– Маша, отвяжись… Тебе какое дело?
– Да никакого, старый кобель! Хоть рожу такую довольную не делай, дети смотрят.
– Дети… Твои дети давно сами… Если хочешь знать, Митро…
– Ох, молчи, поганец, убью! Ничего знать не хочу! Когда ты его, наконец, снова жениться заставишь? Ни на кого надеяться нельзя, все самой думать, все самой…
Ресторан Осетрова находился на Большой Грузинской, в десяти минутах ходьбы от Живодерки. Заведение уже было открыто, у входа стояло несколько экипажей, извозчичьи пролетки. На морды лошадей были надеты торбы с овсом. По тротуару, у самых лошадиных ног, подбирая зерна, бесстрашно сновали воробьи. Цыгане привычно прошли через грязный, залитый помоями и засыпанный золой задний двор к черному ходу.
В небольшой «актерской» комнате было тесно, как в селедочной бочке. Мужчины начали настраивать гитары. Цыганки наспех одергивали платья перед выходом, поправляли прически, переругивались. У дверей Яков Васильев разговаривал с половым:
– Кто сегодня в зале?
– Как обнакновенно… – Плоское рябое лицо парня изображало глубокую работу мысли. – Купец Сбитнев с компаньонами сидят, сейчас поросенка с хреном спросили… Рябушины, оба брата, трезвые пока что, уже два раза про Настасью Яковлевну интересовались. А еще граф Воронин уже час сидят. В расстройстве, кажется, сильном, коньяк глушат…
– Воронин? Здесь? – удивился Яков Васильевич. Покосился на побледневшую Зину, сквозь зубы пробормотал: – Этого не хватало…
Зина подошла к хореводу. Стоящий у двери Илья видел ее изменившееся лицо. Наклонившись к Якову Васильеву, она что-то прошептала. Тот нахмурился, подумал.
– Ладно, ступай.
– Спасибо… – тихо сказала Зина. Сдернула с гвоздя салоп и, забыв на подоконнике свой пуховый платок, выскользнула за порог. В крошечное грязное окно было видно, как она бегом, склонив голову и закрывая лицо ладонью, пересекает темный двор.
– Так Зинаида Алексеевна сегодня не… – заикнулся было половой.
– Не выйдет, – отрезал Яков Васильев. – Скажи Воронину – больна, не смогла прийти.
– Скажем, нам какое дело… – пожал плечами парень. Сунул пальцы за пояс, шагнул к двери. – Скоро вы, Яков Васильич? Мне к гостям пора.
– Сейчас выйдем.
В этот вечер ресторан был полон. Цыган встретили доброжелательными аплодисментами. Яков Васильевич взмахнул гитарой, и хор затянул «Чарочку». Илья, стоявший на своем обычном месте – вторым слева, рядом с Митро, – не смог удержаться, чтобы не кинуть взгляд на столику окна, который занимал Воронин. Было видно, что он много выпил сегодня: красивое лицо графа было бледнее обычного, серые глаза странно блестели. Взгляд его нервно заметался по лицам цыган. Не увидев Зины, Воронин нахмурился, подозвал полового, что-то отрывисто спросил у него, показывая на цыган. Тот рассыпался быстрым шепотом, прижимая ладонь к груди. Воронин поморщился, не дослушав, отослал полового, отвернулся к черному окну. За весь вечер он больше ни разу не взглянул на хор и ближе
В этот вечер пели много. После выступления «для всех» в общем зале пошли по кабинетам. Братья Рябушины, недавно заключившие удачную сделку, спешили прогулять барыши и наперебой заказывали песни. Предпочтение они отдавали Варьке и Насте. Илья уже начал злиться, глядя на то, как старший Рябушин, огромный парень, на саженных плечах которого чуть не трещал модный французский сюртук, тряс жирными волосами и совал уставшей Варьке скомканные деньги:
– А теперь желаю – «Ты не поверишь!». И ты, Настька, подпевай! Небось деньги плотим!
– Для вас, Петр Никитич, хоть до завтра! – кланялась Варька. Настя, бледная и сердитая, едва дождавшись гитарного аккорда, запевала:
Хорошо цыганки песенки поют,Еще лучше с господ денежки берут!К облегчению певиц, Рябушины довольно быстро упились и попадали головами на стол. Варька побежала умыться. Стешка, оглядевшись по сторонам, подскочила к столу и ловко вытащила из-под руки старшего Рябушина оставшиеся кредитки:
– Все равно по дороге разбросают, а нам пригодится. Ну, все, ромалэ? Домой?
– Надо бы… – пробурчал Митро, протягивая упавшей на стул Насте свой платок. Та торопливо вытерла пот со лба, поправила волосы:
– Господи! Для вот этих – терпеть не могу! Хуже босяков пьяных…
– Не рано ли барыню из себя строишь? – вполголоса проворчал Яков Васильевич. Настя вспыхнула, но промолчала.
В дверь кабинета просунулась плешивая голова хозяина ресторана. Осетров осмотрел цыган, нашел взглядом хоревода. Тихим, надтреснутым голосом сказал:
– Граф Воронин к себе в кабинет просят…
– Это верно? – недоверчиво переспросил Яков Васильевич. – Ты ему сказал, что Зинки не будет?
– Да знают они… Только все равно желают…
– Н-да… Ну, ладно, скажи – идем.
В кабинете горели свечи. Они уже наполовину оплавились, их неровный свет прыгал по стенам, дрожал на столовом серебре. Граф Воронин сидел за столом один. Цыгане цепочкой, друг за другом, вошли в кабинет.
– Добрый вечер, Иван Аполлонович. Что изволите?
– Где Зина, Яков Васильевич? – не ответив на приветствие, хрипло спросил Воронин.
– Больна, ваше сиятельство, – не моргнув глазом заявил хоревод. – Еще вчера свалилась. Вы и сами, наверно, знаете…
– Откуда мне знать, merde! [26] – сорвался граф. Но, тут же опомнившись, умолк, отодвинулся в тень. – Ладно… Хорошо. А кто же будет петь «Ночи безумные»?
– Обижаете, Иван Аполлонович. Разве в хоре голосов нет? Вот Гашка, поверьте, не хуже Зины споет. Гашка, поди сюда.
Четырнадцатилетняя Гашка, самая маленькая из хоровых певиц, несмело выдвинулась вперед. Она совсем недавно начала выезжать с хором и до сих пор стеснялась солировать, хотя имела прекрасное звонкое сопрано. У Гашки была смуглая, очень живая мордашка, большие, опушенные мягкими ресницами глаза и чудесные, по-детски пухлые губки, по которым сходили с ума молодые купчики Замоскворечья. За считаные недели у Гашки завелось множество поклонников. Дядя Вася, Гашкин отец, был очень рад успеху дочери и открыто заявлял, что «еще до Пасхи» его девка станет первой солисткой. Цыгане посмеивались, но не спорили.
26
Дерьмо (фр.).