Роковая строфа

Щеглова Ирина Владимировна

– Страшную цену иногда платит человек за свои грехи, – задумчиво сказал Соболев Сергею Ивановичу после посещения палаты с засекреченным пациентом. – Что говорят врачи? Он совсем безнадежен?

– Будем надеяться, – ответил Сергей Иванович.

– Да, в данном случае – это единственное, что мы можем.

Часть 7

Мария

104

Бесплотные монахи, тихими тенями падали ниц перед мощами Сергия Радонежского. Пропустив их, Маша робко приблизилась, медленно опустилась

на колени и, не смея коснутся святыни, беззвучно молилась о даровании исцеления брату своему Борису.

Осень в цветных одеждах бродила по Сергиевой лавре, красила золотом листопада брусчатый двор, широкими мазками солнечных лучей высвечивала древние храмы, заставляла ярче сиять купола.

Закончив молится, Маша вышла во двор и устало присела на скамейку. Где-то ворковали голуби, журчала святая вода, изливающаяся из небольшого фонтана, негромко переговаривались немногочисленные в этот день туристы.

Вскоре к скамейке подошел молодой священник с семейством: сынишкой лет двух и совсем юной красавицей матушкой. Они попросили разрешения присесть рядом, Маша с удовольствием подвинулась, давая место. Она любила смотреть, как играют дети. Мальчик сразу же сполз с коленей отца и бросился к фонтану, мать поспешила следом. Она подхватила ребенка на руки и подставила его ладошку под струю воды. Нежная, с большими серыми глазами и светлым локоном, выбившимся из-под легкой шали, мать что-то рассказывала своему сыну, такому же сероглазому и светловолосому, как и она. Они улыбались друг другу, священник, наблюдая за ними, тоже улыбался. Умиротворением и тихим счастьем повеяло на Машу, коснулось слегка, заставило сильнее забиться сердце.

– Какая славная у вас семья, – невольно проговорила она, обратившись к незнакомому батюшке.

– Спаси Господи, – ответил он, растягивая гласные, – вот, приехали меня поддержать, экзамены сдаю, в академию.

– Божией помощи, – Маша слегка поклонилась, – стало быть, вы абитуриент?

– Да, выходит – так, – сказал батюшка, – а вот и мои коллеги.

Машин собеседник встал и подошел к нескольким священникам с весьма озабоченными лицами. Посыпались вопросы, будущие студенты Духовной академии спрашивали друг у друга, как прошел последний экзамен, когда вывесят списки поступивших и где взять методические указания.

Маша почему-то заинтересовалась разговором и присмотрелась к священникам внимательнее. Только теперь она увидела, что все они разного возраста; вот те двое – совсем еще юноши, почти мальчики, Маша заметила, что у них нет наперсных крестов, значит, они не были рукоположены в сан; рядом с ними молодой ухоженный батюшка в дорогой рясе и с позолоченным распятием на груди, другой худощавый высокий с лицом, на котором горели глаза подвижника, и отец семейства – человек крупный, уже начавший лысеть и заплывать жирком, хотя, несомненно, молодой, скорее всего – они ровесники…

Ведь Маше уже тридцать два года! Тридцать два, пожалуй, ждать нечего. Все прошло. Она так и осталась девушкой, да что там – старой девой! И, не смотря на то, что она все еще была очень хороша, она знала об этом! О, нет, она никогда не кичилась своей внешностью, даже наоборот, Маша никогда не уделяла себе какого-то особенного внимания. Вот и сейчас на ней было

простое бордовое шерстяное платье, да кашемировая шаль, наброшенная на голову. Косметикой она не пользовалась. Но ее губы были сочными и яркими, как нарочно; ресницы – густые и длинные бросали причудливые тени на нежную кожу щек, брови она никогда не выщипывала, и они лежали двумя широкими ровными дугами, украшая ее и без того безупречное чело.

К оживленно беседующим абитуриентам присоединился еще один, Маша лишь слегка скользнула взглядом по его черному одеянию и снова углубилась в свои мысли.

День давно перевалил за вторую свою половину, скоро начнется вечерняя служба. Маша решила дождаться ее, чтобы встретиться со своим духовным отцом. Когда-то давным-давно, ее верующая тетка была регентом церковного хора, а так же преподавала в семинарии. С тех пор Маша поддерживала отношения со многими выпускниками этой семинарии. Один из них впоследствии принял постриг, стал иноком, и теперь жил в Сергиевой лавре, будучи уже священником. Звали его отцом Варнавой.

Именно к нему приехала Маша, именно его дожидалась. В голове ее назрел очень важный вопрос, он мучил ее уже довольно давно. Последние же события заставили вернуться к этому вопросу и заново спросить себя: что я делаю в миру?

– Мария Петровна? – негромко прозвучал чей-то голос рядом.

Маша встрепенулась, подняла глаза на спросившего. Несколько секунд она недоуменно разглядывала его, того самого абитуриента, или студента, который подошел последним. Что-то знакомое почудилось ей, но она все же не узнавала, или не торопилась узнать…

– Мария Петровна, голубушка, не узнаете? – Он весь зарос густой черной бородой и совершенно замечательной кудрявой гривой волос, он похудел, и от этого стал казаться еще выше ростом, да еще подрясник… Но этот мощный разворот плеч, эта стойка борца… вот только взгляд, взгляд из-под густых бровей больше не был настороженным и колючим, теперь на нее смотрели улыбчивые искристые глаза…

– Ваня? – полувопросительно, полуутвердительно произнесла она, все еще всматриваясь в его лицо.

– Узнали! – обрадовался он.

– Но как ты здесь!? – Маша ошеломленно разглядывала своего бывшего охранника, узнавая и не узнавая его. – Да, присядь же! – она хлопнула ладонью по скамье. Иван робко присел на самый краешек.

– Учусь, – сказал он и улыбнулся широко и радостно.

– Здесь? – все еще недоумевала Маша.

– Да, – согласно кивнул он и смущенно добавил, – на дневном отделении, я уже заканчиваю…

– Когда же ты успел?

– Так ведь, больше шести лет прошло, – напомнил Иван.

– Да, действительно, – задумчиво скала Маша, – ты тогда так поспешно уволился, я ничего не знала о тебе…

– Да что мы все обо мне, да обо мне, – всполошился Сергей, – как вы сами? Борис Петрович? Андрей?

– Боюсь, Ваня, что мне нечем тебя обрадовать, – вздохнула Маша.

– Я кое-что слышал, – опустив голову, произнес Иван, – но не хотел верить…

– К сожалению, – голос Маши дрогнул.

Иван как-то сразу погрустнел, опустил голову и замер, глядя на сложенные лодочкой ладони. Потом, когда его окликнули товарищи, очнулся, улыбнулся своей замечательной улыбкой, взмахнул рукой: