Роковая тайна сестер Бронте
Шрифт:
Признаться, это несколько сбило меня с толку: ведь я была почти у цели, казалось, протяни руку и дотронешься до самой непостижимой Вечности, что сокрыта за блистательным великолепием сего священного чертога. Но нет! Очевидно, это было бы слишком щедрой милостью, дарованной свыше, — просто невозможной для жалкого, ничтожного существа вроде меня. В общем, я ничуть не удивилась, что Судьба в очередной раз посмеялась надо мной; я уже привыкла к ее постоянным коварным уловкам. «Не исключено, что чудесная церковь была всего лишь зыбким миражом, орудием злополучных сил, намеренно сбивших меня с пути истинного и вновь направивших мои неугомонные стопы по проторенной исстари ложной тропе», — подумала я.
Вскоре, как мне показалось, я услышала странный шорох, сплетавшийся с неведомо откуда возникшими здесь возгласами людей. «Невероятно! — размышляла
Следуя естественному внутреннему инстинкту, я тут же направилась на столь отрадные моим ушам звуки живой речи. Поначалу я думала, что все это — не более чем слуховой обман. Однако очень скоро мне довелось убедиться, что я ошиблась в своем предположении, а моя первая, как представлялось мне — нелепая, мысль оказалась верной: здесь действительно были люди.
Туман несколько рассеялся, и я смогла увидеть их: они составляли небольшую сплоченную группу. Я решила, что, вероятно, это местные жители, которые, скорее всего, направляются в церковь (видневшуюся теперь более отчетливо, и было ясно, что это действительно церковь, а не плод моего разыгравшегося воображения) на традиционную службу (утреннюю или вечернюю — я не вполне осознавала, да это было и не столь важно).
Я поспешила примкнуть к сей славной когорте. Однако и здесь меня ожидало глубокое разочарование: едва я начала ее настигать, как нас снова разделила непроходимая стена тумана. Все же я слышала голоса — теперь уже отчетливее — это несколько ободряло, вселяя отрадную уверенность в том, что я двигалась в верном направлении. «Что ж, для начала довольно и этого. Теперь главное — не отстать от группы».
Где-то поблизости приглушенно скрипнула невидимая створка: «Должно быть, распахнули двери церкви», — решила я, потому что степенные шаги и отдельные невнятные людские реплики доносились как раз оттуда. Я старалась следовать общему течению, но это становилось все труднее: голоса как-то резко смолкли, хотя теперь я знала наверняка, что люди (и церковь! — на что я искренне уповала) были совсем близко.
Я уже было подумала, что снова сбилась с пути, ибо вопреки моим отчаянным ожиданиям священный храм, где я так жаждала найти свое спасение, отнюдь не спешил предоставить мне благостный кров. Вместо скромно отделанного приходского алтаря меня по-прежнему окружало незыблемое бесконечное пространство.
Когда же злополучные чары тумана снова растворились, я оказалась словно в полусне. Вокруг меня стелились, громоздясь ввысь, бесчисленные могилы, увенчанные различного вида надгробиями. Все это было так неожиданно, что я даже на мгновение остановилась, прикрыв глаза рукой, чтобы хоть ненадолго избавиться от неотступного видения внушительной череды мрачно взирающих на нежданных пришельцев суровых надгробий, стремительно ввергающих в атмосферу унылой аскетичной отрешенности. Никаких сомнений тут быть не могло: неотвратимые силы Судьбы, не мудрствуя лукаво, доставили меня по избранному ими, наиболее подходящему для моей неугомонной, мятежной особы местоназначению — на протестантское кладбище.
Теперь я наконец-то смогла увидеть церковь — она оказалась совсем близко. Я поспешно направилась к своей вожделенной цели и уже очень скоро пробралась-таки в заветные пределы небольшого уютного храма, где, на мое удивление, толпился народ. Впервые я разглядела высокий катафалк, на котором помещался сосновый гроб весьма солидных размеров. Люди тесно сплотились вокруг него. На всех присутствующих было подобающее случаю черное облачение.
Я стала медленно приближаться, подчиняясь скорее инстинкту, чем сознанию. То, что мне только что довелось увидеть — весь обнесенный дерном погост с его унылыми могилами, — мгновенно неотвратимо напомнило мне о том страшном дне, что беспощадно унес с собой моих самых близких людей, а вместе с ними — мои светлые надежды и упования. И эти похороны… Чье-то чужое тело очень скоро предадут земле. Над ним, должно быть, уже были пролиты реки слез безутешных в горе родственников и знакомых. В честь умершего наверняка звучали и будут звучать помпезные хвалебные панегирики, превозносящие его всевозможные несравненные достоинства — действительные и вымышленные. Словом, я нисколько не сомневалась, что этому несчастному (впрочем, скорее — счастливому) с лихвой воздадут после смерти те роскошные почести, какие, как водится в кругу беспечных представителей рода людского испокон веков, ему, конечно же, при жизни и не снились.
Все это, вероятно,
«А вот они, кого навеки смыло с лица земли безрассудной морской волной, никогда не познают величайшего счастья в возможности единения с той природной стихией, откуда они явились, — думала я со щемящей тоской в сердце. — Они не станут предметом умилительных неуемных восторгов и несколько припозднившихся сверх щедрых похвал беззаботной толпы. На их бесчувственные тела не прольется поток неискренних слез, струящихся из глаз людей, которые, быть может, часок-другой спустя, собравшись за пинтой портвейна, станут с самодовольными ухмылками увлеченно обсуждать количество прибыли, вырученной ими с похорон. Но и они не исчезнут из этого бренного мира. Не исчезнут до тех пор, пока жива еще светлая память о них в верных сердцах тех немногих людей, кому они были по-настоящему дороги. Эти единичные избранники не станут превозносить их в напыщенных речах, расточать пустые неуместные комплименты, да и вообще — выставлять свои чувства напоказ. Нет! Такие будут скорбеть в одиночку, но скорбь их будет истинная, неподдельная, не ведающая никаких предельных граней. Именно таковой является моя собственная скорбь».
Я приблизилась к похоронной процессии почти вплотную, сохраняя все же некоторое расстояние, позволяющее, однако, совершенно беспрепятственно наблюдать за происходящим, оставаясь как бы в стороне.
Заняв, таким образом, выгодно затененное местечко, я стала с наивозможнейшим вниманием прислушиваться и присматриваться.
Люди, сплотившиеся вокруг катафалка, безмолвно расступились. На переднем плане осталось лишь несколько человек. Среди них было три женщины. Две, бесспорно достигшие преклонного возраста (одной из них могло быть около семидесяти, другой почти наверняка перевалило за девяносто), в общих чертах походили друг на друга — этакие сухопарые тощие старушки с аккуратно завитыми и уложенными под чепцы седыми локонами; третья дама была значительно моложе — вероятно, ей не было еще и пятидесяти. Она показалась мне довольно миловидной, впрочем, я не слишком хорошо ее разглядела.
Коренастый, несколько неуклюжий священник средних лет, облаченный в черный стихарь, произносил надгробную речь. На первый взгляд его слова могли показаться вполне традиционными, естественными для подобных случаев. Однако мне почудилось, что за этими избитыми фразами скрывается нечто большее: будто бы в отношении священника к покойному присутствовал некий личный обертон.
Не то чтобы преподобный отец выглядел опечаленным или разбитым — нет, но его широкоскулое, уже охваченное процессом старения лицо отнюдь не являло собой образец равнодушного спокойствия. Я заметила, как рука его (та, что была свободна; в другой он держал требник) инстинктивно потянулась к виску, и запястье на мгновение прикоснулось к уголку глаза, но тут же, поспешно отдернутое, опустилось и мирно легло поверх священного облачения. «Неужели он и вправду прослезился? — мысленно спросила я себя. — Нет. Не может быть. Наверное, мне просто показалось. С чего это достопочтенному священнику всерьез оплакивать самого что ни на есть обыкновенного покойника?»
— …Да возвратится прах сей в землю, из которой он взят…
— …Аминь! — волной приглушенных возгласов пронеслось по толпе.
— …Да не отринет Господь душу смиренного раба своего и верного служителя воле своей на земле… Патрика…
Сердце мое мгновенно встрепенулось и замерло; казалось все мое тело пронзила внезапная резкая судорога. «О, Боже! Что он говорит?! Верно, я уже схожу с ума! Это просто невероятно: ведь я отчетливо слышала, какое имя произнес сейчас святой отец — Патрик, ведь так? Неужели это имя и в самом деле принадлежало умершему? Или это всего лишь очередной обман — игра воображения? Новая коварная насмешка Судьбы? Видно, сам зловещий Рок вступил в спор с Высшими Силами и нипочем не отступится до тех пор, пока страшные тиски его окончательно не раздавят меня и, решительно сломив всякое сопротивление, не сотрут в порошок, точно трухлявую гнилушку».