Роковое наследство (Опасные связи)

Майклз Кейси

Снова он грезил, и грезы его были темные, мрачные: о войне, о Гарте, о тех ужасных неделях после ранения.

В других грезах он постоянно бежал домой, ни на шаг не приближаясь. Эти были самыми тяжелыми. Он тратил последние силы, пытаясь объяснить эти видения Мойне, но безуспешно. Она лишь вливала ему в рот очередную порцию лекарства.

Ему показалось, что его лба коснулась чья-то прохладная рука, которая затем скользнула ниже и принялась расстегивать ворот его сорочки. Если это снова был сон — он отличался от прежних тем, что был

приятен. Пожалуй, теперь он даже предпочел бы не просыпаться.

— Мелани? — прохрипел он, и горло его свело судорогой.

— Да, милый, это твоя Мелани. Я ждала вечность, чтобы повидаться с тобой. Они не пускали меня, ты знаешь, иначе я не отходила бы от тебя ни днем ни ночью, я бы ухаживала за тобой. Слава Богу, ты дома, мой дорогой.

Он почувствовал, как сильно забилось у него сердце. Неужели это не сон? Или он откроет глаза и снова увидит ту грязную оборванную испанку, которая вливала в него какое-то зелье? Нет, не может быть. Это не испанка. Ведь он теперь не на Полуострове, а в Тремэйн-Корте. Значит, он опять увидит эти странные серые глаза — колдовские, непроницаемые, видевшие его, казалось, насквозь.

— Милый? Открой же глаза. Разве ты не хочешь меня увидеть? Мойна сказала, что тебе сегодня намного лучше.

Мойна? Да, теперь он вспомнил. Это не сон. Он находится дома. По его телу пробежала дрожь. Он должен попытаться, он должен узнать. Его зубы скрипнули, а руки сжались в кулаки. Медленно, вознося безмолвные молитвы, он открыл глаза — и сердце замерло в груди.

— О Боже! О, всеблагой Иисус… Мелани!

— Да, милый, да. Это твоя Мелани. Добро пожаловать домой, любовь моя. — Мягкие губы Мелани приникли к его губам, и Люсьен привлек ее к себе, наслаждаясь ее податливостью. Ее полные груди прижались к его груди, ее рот был точь-в-точь таким, как он помнил: жгучим, зовущим, обещающим.

Когда их первый, бесконечный поцелуй прервался, он все еще держал ее в объятиях, жадно глотая воздух.

— Благодарю тебя, Господи… благодарю тебя. Мелани! Я думал, это кошмар. Просто очередной проклятый кошмар. Ах, моя дорогая, у меня были такие ужасные сны. И я почти ничего не помню. Долго я уже дома?

— Тс-с-с, милый, совсем ни к чему тратить время на разговоры. Не сейчас. Позволь мне поскорее избавиться от этой дурацкой рубашки, и я смогу наконец встретить тебя как надо.

Встретить? Да, именно здесь — провал в памяти. Его возвращение. Он был так измучен, что, наверное, потерял сознание, как только сошел с лошади.

Соскочив с кровати, Мелани мигом скинула рубашку. Люсьен наслаждался совершенством ее тела, нежно-золотистой кожей, блеснувшей в свете свечи, она скользнула к нему под одеяло.

— Ну вот, так-то лучше. Словно ты никуда и не уезжал. Ох, как же я соскучилась по тебе, дорогой. Ты пока лежи спокойно, Мелани сама позаботится о тебе. О, как это было долго. М-м-м, ты такой чудный. С тобой я забываю, что я — леди, дорогой. И как только ты мог причинить своей Мелли такие ужасные мучения?

Люсьен молчал, он не мог говорить. Он весь напрягся, когда ее нежные ручки пробежались по его телу под одеялом, подняли подол его ночной сорочки и принялись описывать

легкие, возбуждающие круги вокруг живота. Ее влажный рот разыскал и обхватил его член, ее язык, зубы и губы принялись за колдовскую работу, будто желая съесть его.

Это нехорошо. Он ждал этого, он желал этого, он дрался за это, прокладывая себе путь домой обратно из преисподней, но это было нехорошо. Нерешительно заставив Мелани подняться, он крепко прижал ее к груди, задыхаясь и обливаясь потом.

— Мелани, дорогая… Ты чудесная, я даже надеяться на такое не смел, ни один мужчина не станет желать лучшего. Я хочу тебя, правда хочу, но…

Он смотрел, загипнотизированный, как ее розовый язычок облизывает влажные губы, в то время как она плотно прижималась к нему всем телом. Похоже, что она не слышала его слов.

— Не надо извиняться, мой милый. Позволь мне помочь тебе. Никто не любит Мелани так, как ты. — Она захихикала, скорее истерично, чем радостно. — И уж конечно, совсем не так, как этот липучий Эдмунд. Он такой старый, мой дорогой, кожа у него дряблая и вся в морщинах. Не то что у тебя. Ты такой сильный, такой могучий, такой горячий. Ха, видишь? Ты соскучился по своей Мелани. Я теперь чувствую это. Как ты давишь мне на живот!

Она поднялась на колени, стараясь протиснуться у него между бедер.

— Вот так, милый, ты только позволь мне помочь тебе.

Люсьен продолжал наблюдать за тем, как она елозит по нему, стараясь оседлать его, как жеребца, и пустить галопом. Он хотел ее, он страстно ее хотел, но что-то удерживало его — и вовсе не физическое измождение.

Его ослабевший рассудок медленно продирался сквозь паутину слов, пытаясь понять собственную нерешительность.

Внезапно он поднялся, схватил ее голову обеими руками и опрокинул на кровать перед собою.

— Эдмунд? Мой отец? Так это был не сон? Это правда? Боже милостивый, это правда? Отвечай мне, Мелани! Отвечай мне!

Мелани высвободила голову и принялась теребить его нижнюю губу. Он застыл, не в силах оттолкнуть ее.

— Тс-с-с, милый. Конечно, это правда. Не хочешь же ты сказать, что ничего не запомнил? Так смешно, что Эдмунд серьезно страдает из-за этого. Но впрочем, милый, разве теперь это имеет значение — теперь, когда ты снова со своей Мелли?

Ее голосок был таким веселым и беззаботным, что ему стоило немалого труда разделить ее тон и смысл ее слов.

Люсьен зажмурился, словно пытаясь прогнать память, которая неумолимо возвращалась к нему.

— Я не верю в это. Это ошибка. Это должно быть ошибка!

— Так много глупых слов, дорогой, когда слова не нужны. — Она страстно извивалась под ним, плотно обхватив ногами его талию. — Ох, милый, посмотри же, Мелли вся открылась для тебя, — шептала она, и ее детский голосок прерывался от похоти. — Такая готовая, такая покорная. Помоги мне, милый. Иди ко мне, скорее. Все остальное не имеет значения.

Но все остальное имело значение. Он вспомнил теперь. Он вспомнил все. Он замер, поняв, что голый лежит на своей мачехе, а его напрягшийся член плотно прижат ко входу в ее лоно между раздвинутыми с готовностью бедрами.