Роковое наследство
Шрифт:
– Да, да, портреты Хозяев: это Отец и маркиз Кориолан, его внук; красивый был бы мальчик, если б у него борода росла... Что там наш Пьеро, все еще пляшет? Я в свое время отбила у мадам Саки жандарма. А когда я входила с таверну Слепых, дикарь трубил общий сбор! То-то было весело! Бум-бум! Тара-бум! Лейтенант – пьяница. А я вот пью и горя не знаю.
Доносившийся снизу гул голосов внезапно усилился. Старуха побледнела и вырвала у меня из рук кусок хлеба.
– Живо! – крикнула она. – Уматывай отсюда в два счета, парень. Если они тебя здесь найдут, то меня поколотят, а тебя зарежут,
Нельзя сказать, чтобы нравы обитателей дома внушали мне абсолютное доверие, но и страха я тоже не испытывал.
Старуха уже второй раз пугала меня кровавой расправой, но я не верил...
Возможно, мои чувства притупила смертельная усталость. Короче, я решил, несмотря ни на что, заночевать в этом доме.
Опасность, если таковая и существовала, я предпочитая ветру, холоду и дождю, противостоять которым мое изможденное тело больше не могло. Я решительно отказался уходить.
Старуха сначала рассвирепела, но потом быстро утихомирилась. Мысли путались у нее в голове. Она хриплым голосом запела модную тогда «Качучу» и едва не упала, выделывая какое-то испанское па.
– Всегда приятно встретить человека из Парижа, – хихикнула эта мегера. – Я бы отдала сто франков, чтобы провести ночь на бульваре Тампль. Тут у нас никого не бывает – даже военных. Лейтенант пьет по-черному и во хмелю зол, как черт. Люди у нас все странные. Говорят, тут где-то есть подвал, полный золота и бриллиантов, хоть лопатой греби. Эти типы приходят, уходят... Но ни один посторонний человек еще не выбрался отсюда живым.
– Вы в черта верите? – спросила мегера. – Я его своими глазами видела. Старый, старый! Древнее, чем Вечный Жид. Он отца своего прикончил и сына порешил. Теперь его внучек дорос до таких лет, что может укокошить любимого дедушку. Таков у них порядок наследования. Не убьешь сам – убьют тебя. Но уже давно Хозяин у нас – тот же; он даже внешне не меняется...
На лестнице послышались тяжелые шаги. Старуха поспешно сунула в карман бутылку, побелела, как полотно, и задрожала всем телом.
– На этот раз – он! – пробормотала женщина, сгребая все со стола и беспорядочно запихивая тарелки и блюда в буфет. – Ох, несдобровать мне.
– Положитесь на меня, – заговорил было я.
– Молчи, несчастный! – с презрением оборвала она меня. – Что ты против него!
Мегера прислушалась. Поднимавшийся то и дело спотыкался и падал.
– Еле идет, – проговорила она. – Пьяница. Видать, у него сегодня работа была. Он, когда работает, веегда напивается в стельку. Успеем, стало быть.
С этими словами старуха схватила меня в охапку и поволокла к двери позади кровати.
– Хозяин до рассвета не вернется, – бормотала женщина. – Этот будет дрыхнуть, как мертвый. Тогда-то ты и смоешься, птенчик. И что это мне вздумалось тебя спасать? Прямо странно...
Она втолкнула меня в соседнюю комнату и захлопнула дверь.
Однако пол чулана, в котором я оказался, был завален соломой и прочим мусором. Дверь заклинило щепкой, так что между створкой и косяком осталась щель в три пальца.
Я, видно, от природы не робкого десятка, до всяком случае, не помню, чтобы я когда-то чего-то боялся.
Вот и тут я не испугался.
После
Будь я в нормальном состоянии, увиденное и услышанное поразило бы меня гораздо сильнее. Позже от одних воспоминаний о той ночи меня бросало в дрожь.
Но тогда я был сломлен усталостью, изнурен до бесчувствия.
Я нисколько не преувеличил, сказав, что предпочитал встретить смертельную опасность в доме – но только не брести снова наугад сквозь ветер и дождь.
Животное начало во мне одерживало верх. Я поступил, как те англичане, которые после бурной попойки сползают под стол и, проявляя чудеса стоицизма, спят под ногами у более выносливых своих собутыльников.
Я сгреб в кучу несколько пучков соломы и положил на них свою многострадальную голову, нимало не заботясь о том, что меня ждет.
И все же любопытство мешало мне заснуть, несмотря на полное мое изнеможение.
Глаза мои, по чистой случайности устремленные на дверь, которая вела в комнату с портретами, оставались открытыми, уши продолжали прислушиваться.
Прямо перед собой я видел на полотне изборожденное морщинами лицо старика, желтое и блестящее, словно вырезанное древним мастером из слоновой кости. Глаза старца, казалось, поглядывали исподтишка из-под густых седых бровей на портрет, висевший напротив, видеть который я не мог.
Кто-то с силой толкнул снаружи входную дверь, она хлопнула так, что чуть не сорвалась с петель.
Вошедший плюхнулся на табурет прямо под портретом.
У этого человека было лицо бульдога и торс буйвола. Густые вьющиеся волосы почти целиком скрывали низкий лоб.
– Скверная ночь, – сказал мужчина. – Не видно ни зги.
– И куда ж это вы пить ходили, господин Куатье? – осведомилась старуха.
– Я не пил, Гуляка, – ответил Куатье. – Скверная ночь. Аж дрожь пробирает.
Секунду спустя он тихо добавил:
– Дело сделано.
– Отец мертв? – спросила старуха шепотом. В ее голосе звучали ужас и любопытство, но любопытство явно преобладало.
– Подбрось-ка дров, Бамбуш, – распорядился мужчина вместо ответа, – а то меня трясет.
Он и впрямь дрожал всем телом, и даже слышно было, как стучат его зубы.
Гуляка – так он называл старуху – подложила в очаг охапку веток.
– Удар нанес он? – снова поинтересовалась мегера.
Я смотрел на человека с бычьей шеей, сникшего и трясущегося, как дамочка в нервном припадке. Наконец Куатье ответил:
– Маркиз Кориолан хотел было нанять меня, но я никогда не подниму руку на Отца. Лучше столкнуться с самим дьяволом. Я пообещал не вмешиваться и не чинить маркизу препятствий. Тогда Кориолан позвал Джам-Паоло – сицилийца, священника-французика и Николаса Смита – лондонского вора. Юный граф Жюлиан, брат маркиза, был поначалу с ним заодно, но после они повздорили: Жюлиан потребовал половину сокровищ, Кориолан же, по праву старшего, хотел три четверти всех богатств оставить себе. Жюлиан валяется теперь с ножевой раной в боку. Давай, корми меня; я согрелся – и зверски захотел есть.