Роковое совпадение

Пиколт Джоди Линн

— Нина, — мягко произносит мисс Лидия, мисс Лидия, которая за все четыре года ни разу не назвала меня по имени, — до того, как сегодня утром пойти в школу, Натаниэль разговаривал?

— Да, конечно… — начинаю я и тут же замолкаю. Мокрая постель, скомканный завтрак, плохое настроение — все это я помню о Натаниэле, но за сегодняшнее утро я слышу только собственный голос.

Голос своего сына я бы узнала из тысячи. Высокий и журчащий, как ручеек; раньше я мечтала о том, чтобы закупорить

его в бутылку, как сделала морская ведьма, которая украла голосок Русалочки. Он путает — «экскарватор», «карватка», «слойка-стройка», — где встречается подряд много согласных, поэтому продолжает казаться еще маленьким; исправится произношение, и он повзрослеет раньше, чем я буду к этому готова. И так все меняется слишком быстро. Натаниэль больше не путает местоимения, научился произносить двойные согласные — хотя мне очень не хватает того, как он говорил «ваная», словно коп с улицы Бауэри. Единственное, к чему можно придраться: Натаниэль абсолютно не умеет произносить звуки «л» и «р».

Вспоминаю, как мы сидим за кухонным столом. Блины — в форме привидений с шоколадными крошками вместо глаз — горкой лежат перед нами, тут же бекон и апельсиновый сок. Плотный завтрак — наше с Калебом «отступное» Натаниэлю по воскресеньям, когда мы чувствовали за собой вину, что не можем отвести его в церковь. Солнечный луч падает на край моего стакана, и в тарелку ко мне спускается радуга.

— Противоположный левому? — спрашиваю я.

Не моргнув глазом Натаниэль отвечает:

— Пгавый.

Калеб переворачивает блинчик на сковороде. В детстве он шепелявил. И слушать Натаниэля ему невыносимо больно, потому что он боится, что сына тоже станут жестоко дразнить. Он считает, что нам следует исправлять Натаниэля, и даже спросил у мисс Лидии, может ли логопед исправить неправильное произношение. Он полагает, что ребенок, который в следующем году идет в подготовительный класс, должен обладать красноречием актера Лоуренса Оливье.

— В таком случае противоположный белому?

— Чегный.

— Пррравый, — с нажимом произносит Калеб. — Повтори. Прравый.

— Пгггавый.

— Оставь его в покое, Калеб, — прошу я мужа.

Но он не успокаивается.

— Натаниэль, — гнет он свое, — противоположный левому — правый. А противоположный правому…

Натаниэль на секунду задумывается.

— Пгямой, — отвечает он.

— Помоги ему Господи, — бормочет Калеб, отворачиваясь к плите.

Я же просто подмигиваю Натаниэлю.

— Вероятно, Он так и сделает, — говорю я.

На стоянке перед садиком я присаживаюсь перед сыном, чтобы наши глаза находились на одном уровне.

— Милый, скажи, что произошло?

Ворот его рубашки перекручен, руки в красной пальчиковой краске. Он смотрит на меня огромными темными глазищами и молчит.

Все слова, которые он не произносит, комом застревают у меня в горле.

—

Милый, — повторяю я. — Натаниэль…

«Мы считаем, что ему лучше пока побыть дома, — сказала мисс Лидия. — Возможно, вы проведете этот день вместе».

— Ты этого хочешь? — вслух спрашиваю я, и мои руки с его плеч скользят к его кругленькому личику. — С пользой провести время?

Улыбаясь изо всех сил, я заключаю сына в объятия. Он, тяжелый и теплый, точно ложится в мои руки: в определенные моменты жизни Натаниэля — когда он только родился или был еще младенцем — я была уверена, что мы две половинки одного целого.

— У тебя горлышко болит?

Он качает головой.

— Что-нибудь болит?

Очередное покачивание.

— Тебя что-то расстроило в школе? Кто-то что-то обидное сказал? Ты можешь рассказать, что произошло?

Три вопроса подряд — слишком много для него, чтобы обдумать, что уж говорить о том, чтобы на них ответить. Но я продолжаю надеяться, что Натаниэль вот-вот ответит.

Неужели миндалины настолько распухли, что затрудняют речь? Неужели так молниеносно развивается острый фарингит? Разве при менингите первые признаки — не боль в шее?

Натаниэль раскрывает губы — сейчас он мне все расскажет! — но его ротик остается пустой, молчаливой пещерой.

— Все в порядке, — успокаиваю я, хотя это не так, отнюдь не в порядке.

Калеб приезжает к педиатру, когда мы как раз ждем своей очереди. Натаниэль сидит рядом с железной дорогой «Брио» и возит паровозик по кругу. Я бросаю гневные взгляды на медсестру в приемной, которая, похоже, совершено не понимает, что мы не можем ждать, дело безотлагательное: мой сын сам не свой, и это не какая-то банальная простуда. Нас должны были принять еще полчаса назад.

Калеб тут же бросается к Натаниэлю, пытаясь втиснуться в пространство, отведенное детям для игр.

— Привет, дружище. Неважно себя чувствуешь, да?

Натаниэль пожимает плечами, но молчит. Одному Богу известно, сколько времени он уже не разговаривает!

— Натаниэль, у тебя что-то болит? — продолжает расспрашивать Калеб, и этого я вынести уже не в силах.

— Неужели ты думаешь, что я у него не спрашивала? — взрываюсь я.

— Не знаю, Нина. Я только приехал.

— Знаешь, Калеб, он не разговаривает. Он не отвечает на мои вопросы.

Другими словами, горькая правда, что мой сын заболел не свинкой и не бронхитом — ни одной из тех болезней, которые я могла бы понять, — угнетает еще больше. Странные случаи, подобные нынешнему, всегда оказываются чем-то ужасным: бородавка, которую невозможно удалить, пустит метастазы и станет раковой опухолью, а тупая головная боль превратится в опухоль головного мозга.

— Я даже не уверена, слышит ли он вообще, что я сейчас говорю. Знаю одно: какой-то вирус поражает его голосовые связки.