Роковое совпадение
Шрифт:
Патрик не позволяет глазам выдать свои истинные чувства. Но он думает, что, возможно, Калеб впервые говорит правду.
Любой другой, вероятно, чувствовал бы себя неуютно, зная об отношениях, которые связывают его жену и Патрика Дюшарма. И хотя Калеб никогда не сомневался в супружеской верности Нины — и в ее чувствах к нему, — разбитое сердце Патрика было заметно невооруженным глазом. Калеб достаточно вечеров провел, наблюдая, как Патрик не сводит глаз с его жены, которая хлопочет на кухне. Он видел, как Патрик подбрасывает
Раньше Калеб ревниво относился к дружбе Нины и Патрика. Но у его жены было много друзей-мужчин. И очень скоро стало ясно, что Патрик слишком большая часть Нининого прошлого, — было бы ошибкой требовать вычеркнуть его из ее жизни. Это как разделить сиамских близнецов, у которых одно сердце на двоих.
Сейчас он, сидя за поцарапанным столом в допросной в компании Патрика и Моники Лафлам, думает о Нине. Вспоминает, как категорично Нина отмела даже намек на то, что Патрик мог обидеть Натаниэля, — однако всего несколько дней спустя она, по-видимому, не задумываясь обвинила во всем Калеба.
Калеба бьет дрожь. Как-то Патрик рассказывал, что в допросной всегда на десять градусов прохладнее, чем в остальном полицейском участке, — чтобы задержанные физически чувствовали себя неуютно.
— Я арестован? — интересуется он.
— Мы просто разговариваем. — Патрик не смотрит Калебу в глаза. — Как старые друзья.
Старые друзья, это точно! Как Гитлер и Черчилль.
Калеб не хочет здесь находиться, давать показания, чтобы обелить себя. Он хочет поговорить со своим сыном. Хочет знать, дочитала ли ему Нина книгу о пиратах. Хочет знать, не писает ли больше его сын в постель.
— Можем начинать. — Патрик включает диктофон.
Неожиданно Калеб понимает, что лучший источник информации сидит здесь, всего в метре от него.
— Ты видел Натаниэля, — бормочет он, — как он?
Патрик поднимает на собеседника изумленный взгляд. Он привык, что вопросы здесь задает он.
— Когда ты их навещал, с ним все было в порядке? Он не плакал?
— Учитывая обстоятельства… он был в порядке, — отвечает Патрик. — А сейчас…
— Иногда, когда он не хочет есть, можно отвлечь его тем, что он любит. Например, разговорами о футболе или о лягушках. А пока вы будете беседовать, продолжать накалывать еду ему на вилку. Передай это Нине.
— Давай поговорим о Натаниэле.
— А я что, по-твоему, делаю? Он что-нибудь сказал? Я имею в виду словами. А не жестами.
— А что? — осторожно уточняет Патрик. — Боишься, что ему есть что рассказать нам?
— Боюсь? Мне плевать, если единственное слово, которое он произнес, — мое имя. Мне плевать, если из-за этого я окажусь пожизненно в тюрьме. Я просто хочу это услышать собственными ушами.
— Его обвинение?
— Нет, — отвечает Калеб. — Его голос.
У
— Давай навестим Патрика, — предлагаю я, в последнюю минуту сворачивая на стоянку перед полицейским участком в Биддефорде. Патрик разозлится на меня за это — за то, что вмешиваюсь в расследование, — но, как бы там ни было, он поймет. На заднем сиденье машины Натаниэль резко заваливается на бок, давая понять, что он думает об этой идее.
— Пять минут, — обещаю я.
Американский флаг хрустит на холодном ветру, когда мы идем к входным дверям. «Правосудие для всех». Мы не доходим всего метра три, как дверь открывается. Первым, прикрывая ладонью глаза от солнца, выходит Патрик. За его спиной маячат Моника Лафлам и Калеб.
Натаниэль втягивает носом воздух и вырывается от меня. В ту же секунду Калеб видит сына и опускается на одно колено. Он крепко сжимает Натаниэля в объятиях. Натаниэль смотрит на меня с такой широкой улыбкой, что на одно ужасное мгновение я понимаю, что он думает, будто я все спланировала заранее — хотела преподнести ему удивительный сюрприз.
Мы с Патриком стоим поодаль, как будто ограничивая происходящее.
Он первым приходит в себя.
— Натаниэль, — негромко, но твердо говорит Патрик и хочет увести моего сына.
Как бы не так! Натаниэль изо всех сил цепляется за шею Калеба, пытается спрятаться у него под пальто.
Я встречаюсь с мужем взглядом поверх головы нашего сына. Он встает, продолжая обнимать Натаниэля.
Я заставляю себя отвернуться. Вспомнить сотни детей, которых встречала, — в синяках, грязных, голодающих, на которых никто не обращает внимания, — которые кричат, когда их забирают из семьи, и умоляют оставить с избивающей матерью или отцом.
— Дружище, — тихо произносит Калеб, заставляя Натаниэля посмотреть на него. — Ты знаешь, больше всего я хотел бы быть с тобой. Но… у меня дела.
Натаниэль качает головой, его личико съеживается.
— Я приеду, как только выдастся минутка.
Калеб подходит ко мне с Натаниэлем на руках, отдирает его от себя и передает в мои объятия. Натаниэль плачет так горько, что его буквально душат молчаливые рыдания. Его тельце сотрясается под моей ладонью, как очнувшийся от спячки ящер.
Калеб делает шаг к грузовику, и Натаниэль поднимает голову. Его глаза напоминают черные щелочки. Он поднимает кулак и бьет меня по плечу. Потом еще раз и еще — я вызвала приступ гнева.
— Натаниэль! — резко одергивает его Патрик.
Но мне не больно. Физическая боль ничто в сравнении с болью душевной.
— Регрессия — ожидаемое явление, — шепотом комментирует доктор Робишо, когда мы вместе наблюдаем, как Натаниэль апатично лежит на животе на ковре в игровой комнате. — Его семья распадется; по его мнению — он всему виной.