Роковое влечение
Шрифт:
Почему я все еще здесь, а не бегу покупать билеты в Москву? Почему смирилась с тем, что он уедет в командировку на полгода?
Потому что у меня нет ощущения, будто я с чем-то смирилась. Невозможно смириться с чем-то, что тебе необходимо, как воздух. Главным образом потому, что люблю Антонио, своего пирата, так сильно, что готова ждать.
Когда я возвращалась на Бали, собираясь остаться жить на этом чудном острове, мать спросила меня:
— Что особенного в этом мужчине?
— Как это что? В нем все особенное, — ответила я, глядя на плачущую
Конечно, он особенный, правда. Потому, что невозможно не смотреть на него, трудно пройти мимо и не взглянуть в его глубокие карие глаза. И я знаю, что особенная для него, потому что больше всего на свете обожаю, когда скрытный и загадочный Антонио неожиданно делится со мной, чем-то очень важным. Теперь мне точно известно, с чего именно начинаются чувства. Они не в постели и не в поцелуях, когда кто-то нагло раздвигает твои зубы языком, любовь — это тот момент, когда хочется немедленно рассказать что-то очень важное другому человеку. Поделиться! Обнять целый мир или поругать Вселенную за неожиданное испытание. Обсудить, высказаться и осудить.
И вот когда я вернулась на Бали, и мы с Тони переспали в первый раз, разорвав взятое на прокат платье, между нами появилось это. Мой пират спешит рассказать мне самой первой что-нибудь существенное и очень важное для него. Он приходит ко мне в отель, зажимает в кладовке с рядами коробок или даже звонит посреди ночи, чтобы сообщить, что его брат заложил машину, купив гитару и ящик таука — индонезийской водки, мать чуть не сожгла спальню, уснув с сигаретой, начальство без конца дергает, вызывая из отпуска на странные переговоры, а зелёная джунглевая курица снесла четыре яйца на заднем дворе их дома.
Пришвартованный к причалу военный корабль покачивается на мелких волнах спокойного океана и, изредка, стучится бортом о мешки с песком, специально вывешенные на стенку причала. А я жмурюсь, собирая все силы, чтобы не разрыдаться от разрывающей меня боли. Я остаюсь одна!
Что еще в нем особенного? Да то, что Антонио меня постоянно хочет.
Ни с чем несравнимое чувство для женщины — быть непрерывно желанной, как-то почти по животному, дикому. Могла ли я похвастаться чем-то подобным раньше? До встречи с Антонио? Минутами чудесной близости и пульсирующей боли внизу живота. Ошеломляющими порывами? Иногда Тони останавливает машину посреди трассы, чтобы просто целовать меня, долго глядя в глаза и трогая волосы.
Антонио называет меня любимой на испанском, и от этого я невероятно счастлива, но это уже никакой не секрет. Трогая его руки, там, где самые выпуклые жилы, я и так чувствую его полную принадлежность мне. То, что образовалось между нами гораздо громче слов и признаний.
И вот сейчас я смотрю на палубу, слепну на минуту от нестерпимого блеска неба, моря; от меди на корабле, от железа с отскакивающими снопами солнечных лучей и плачу. Скоро, совсем скоро корабль отчалит, и Тони уже не останется у меня на ночь, не ухмыльнется, приподнимая свою рассечённую бровь.
Такая у него работа. Сложная, нужная,
Глядя на корабль, мне вдруг до смерти хочется оказаться жутко больной, когда все тело ломит от огромной температуры и абсолютно плевать какое сейчас время года, уволят ли меня с работы, выгонят ли из домика, который я занимаю за зданием гостиницы. Зарыться в одеяло, так, чтобы никто и никогда не нашел меня. Заснуть в одежде на диване, не почистив зубы и не расчесав волосы. Обнять какую-нибудь плюшевую игрушку, прижать ее к себе и не отпускать, зарывшись носом в старую подушку на неделю.
Но это не поможет, Антонио уезжает, и я не могу этого изменить.
Глава 45
— Ульяна, там русские постояльцы приехали, поможешь?
Перевожу пустой взгляд на Джу, она что-то спрашивает, но я не понимаю.
Я тоскую по нему постоянно. Не чувствую голода, холода, жары, только иногда жажду и тоску. Мои друзья видят это, особенно Джу. Она все понимает, и не дает советов, потому что они здесь не помогут. Мне нужно одиночество, чтобы все оставили меня в покое, тогда я могу спокойно погрузиться в свою тоску.
Они пытаются развеселить меня. Таскают по местным кинотеатрам, звонят по вечерам, устраивают вечеринки без особого повода. Они хотят, чтобы я не думала о нем. Но как можно не думать о том, кто занимает все твои мысли?
Я не могу смотреть на улыбающихся людей, они так счастливы в своей обычной жизни. Я же всегда сосредоточена, до предела, сконцентрирована, подобно сжатой пружине. Смеюсь только лицом, повторяя за другими, иногда с опозданием, и получается совсем невпопад. Но сил на неловкость нет.
Мне плевать, что обо мне подумают, потому что я хирею на глазах, ничто не приносит мне отдыха.
И даже во сне я тоскую, так как вижу, как отчаливает корабль: огромный, военный, с пушками и флагами. Засыпаю со странным давлением внутри и просыпаюсь такая же — измученная, и тоскующая.
Я не жалуюсь, никогда не вспоминаю вслух об Антонио, и не хочу ни с кем говорить о нем, ибо боюсь, что тут же лопну, как разорванная кровоточащая рана. И люди понимают это. Отвлекают, выискивая нейтральные темы. И все равно мне неприятны обычные жизненные беседы. Будто их жизнь продолжается, а моя нет.
Но сильнее других раздражает Мансур. Он больше не кажется мне забавным, ни единой чертовой минуты. Как только корабль с Антонио на борту отчалил, Мансур приступил к активным действиям, будто дело было лишь в присутствии Антонио на острове. Мне не удается отвязаться от него. И если я появляюсь на его пути, он начинает говорить и улыбаться. Даже отсидка в туалете не помогает. А однажды, когда он произносит невероятную фразу о том, что мужчина должен искать работу рядом со своей женщиной. Мне хочется его придушить. Он выступает, повествуя о том, что это за любовь, от которой так легко отказаться? Я должна радоваться, что избавилась от такого кавалера.