Роковой сон Спящей красавицы
Шрифт:
Арина остолбенела – в кабинете Кабулова сидела Лариса Лейбман, вдова Григория Борисовича Лейбмана, и нагло, бессовестно врала.
«Эта шелковая книжица – вам как лыко в строку», – тотчас вспомнились ей слова старика. Ни о каких уговорах даже речи не шло! Едва узнав о готовящейся выставке, Григорий Борисович позвонил ей сам. Разумеется, потом по ходу работ возникали некоторые шероховатости, без них никуда. Но это так, мелочи, к делу не относятся…
В кабинете загремели стулья, вдова стала прощаться, но перед уходом вспомнила, что не допела финальную арию:
– Я надеюсь, вы меня поняли, Виктор Тихонович. И вот еще что… Я, конечно, извиняюсь, но мне тут намекнули, что эта ваша кураторша – темная лошадка. Так, может, все и не случайно?
Из-за двери кабинета директора повеяло такой гадкой мутью, что Арина едва удержалась
– Простите, Виктор Тихонович, что задержалась. Могу сейчас к вам зайти, если что-то срочное? – проговорила Арина, с трудом сдерживая дрожь в голосе.
– Сейчас? – переспросил Кабулов. – Нет, пожалуй, мнэ-э-э…. необходимость уже отпала. Лучше завтра.
– Так я же с завтрашнего дня в отпуске.
Кабулов про отпуск забыл. В трубке повисло угрюмое молчание:
– Но вы же в Москве остаетесь, никуда не уезжаете? – ледяным голосом спросил ее Кабулов.
– Нет, никуда не уезжаю, меня уже предупредили… – повторила Арина, хотя больше всего в этот момент ей хотелось выкрикнуть в директорское ухо, что она уезжает очень далеко и вряд ли когда-нибудь вернется.
По дороге домой Арина купила бутылку коньяка. Пожалуй, без него скоротать вечер не получится. Навалилась страшная усталость, но, слава богу, через четверть часа она была в своем Большом Татарском переулке.
Какое же это благо – жить недалеко от работы, в центре старой Москвы, где все еще тихо и уютно.
Замоскворечье, малая родина Арины, – место особенное, отличное от той Москвы, левобережной, парадной, кремлевской, может, поэтому район этот лучше сохранился, уцелел от слома. Здесь все как будто меньше, уже, ниже, уютнее, без столичного размаха, великосветского блеска. Недаром Замоскворечье раньше не считалось городом, а было вроде окраинной деревни, но со своей непростой историей. Как вам эти топонимы – крымский, татарский, ордынский, толмачевский? Ничего не напоминают? Вот именно. Здесь был татарский стан, переправа, брод. Отсюда во время набегов Орда переправлялась через реку. Но кровавое прошлое осталось в прошлом. И теперь одни названия помнят об этом. Шло время, Замоскворечье менялось, пока не превратилось в купеческо-мещанское царство, тихое, сонное, патриархальное, с мухами, самоварами, свахами и Бальзаминовыми, о которых писал Островский. Именно здесь, на Ордынке, он родился, крестился и вырос. А еще здесь родился Павел Третьяков, чью былинно-фольклорную усадьбу позднее превратили в галерею. Ну да про это знают все. К слову, творческая интеллигенция тоже оценила и полюбила удаленное от центра «заречье» – тишина, атмосфера покоя способствовали работе. К примеру, на Пятницкой жил и писал своих «Казаков» Лев Толстой, на Малой Полянке творили Фет и Григорьев. В переулках Ордынки запечатлел «московский дворик» Исаак Левитан, а на Якиманке – замученный многочисленной родней, выкраивал для мировой литературы редкие ночные часы врач-интернист Антон Чехов. «Квартира моя за Москвой-рекой, а здесь настоящая провинция: чисто, тихо, дешево и… глуповато», – сказано по-чеховски, ни убавить, ни прибавить…
Поднимаясь по лестнице, Арина услышала, как щелкнул дверной замок: на пороге стояла Царица Тамара, во всей своей величественной стати – ждала и улыбалась, улыбкой сдержанной и немного загадочной – значит, жди сюрпризов. Мать любила преподносить сюрпризы, но сегодня Арине было определенно не до них. Ей хотелось есть, пить и спать. И ни о чем не думать, забыть про Кабулова и про лысого следователя, а молодую вдовушку Лару Лейбман просто ластиком стереть из памяти. Короче, «я б хотел забыться и уснуть!».
– Деточка, ты, наверное, голодная? Я тут кое-что приготовила… – ангельским голосом произнесла мать, рука с идеальным маникюром описала в воздухе неясную фигуру, изобразив, вероятно, то, что ожидало Арину на ужин. И та застыла, словно ее окатили ледяной водой.
Тамара Павловна не умела и терпеть не могла готовить, впрочем, любую другую домашнюю работу она тоже не жаловала. Отсюда и пошло – Царица Тамара, – так ее называли домашние, дочь и муж. Иван Петрович очень гордился красавицей женой, в красоте которой, к слову, не было ничего кавказского, скорее театральное.
Нет, о том страшном времени, когда папы не стало и вся их с Тамарой глупая, стрекозиная жизнь лопнула, как пузырь, Арина предпочитала не вспоминать, идти вперед, не оборачиваясь, ковылять как можется. Но самого отца, любимого, дорогого папочку, Арина не забывала никогда.
Тут, пожалуй, стоит рассказать о той ее жизни, когда деревья были большими…
Имя Арина ей дал отец. Так они с Тамарой договорились: если родится мальчик, Тамара хотела и ждала мальчика, то имя выберет она, если девочка – то Иван Петрович. С этого все и пошло. Арина родилась папиной дочкой. Еще в самом нежном возрасте стало понятно, что девочка – точная копия отца: тот же высокий выпуклый лоб, те же победные, вразлет брови, те же смоляные глаза со смешинкой, тот же упрямый подбородок с ямочкой. А от красавицы матери – ничего, ни черточки, даже обидно как-то. Да и характером девочка пошла в отца: независимая, самостоятельная, настойчивая. Вроде совсем еще малышка, но все рвалась делать и решать сама, а уж если что решила, то железно стояла на своем, не сдвинешь. Тамаре Павловне приходилось с ней трудно. От упрямства дочери у нее начинались мигрени. Раньше-то она думала так: если девочка, то, значит, будет сидеть себе на кружевной подушечке и кукол наряжать. Но Ариша этих несчастных кукол не наряжала, а разбирала на части: ноги, руки, голова, скальп – все по отдельности. Она предпочитала им конструкторы, машинки, головоломки, а еще любила бегать, прыгать, кричать и драться с мальчишками.
– Ну что за ребенок мне достался! Не девочка, а бандитка какая-то, сорвиголова. Никакой мягкости в ней, женственности, и упрямая, как ослица. Имей в виду, Ваня, я с ней не справляюсь! – приложив лед к вискам, жаловалась мужу Тамара Павловна, наблюдая из окна, как нянька Наташа бегает за Ариной по двору.
– Тома, ты, главное, не нервничай и прими витамины, – успокаивал ее Иван Петрович. Он слегка подтрунивал над вечными Тамариными недомоганиями: супруга любила поболеть и полечиться. – У нас с тобой чудесная девочка и, слава богу, здоровенькая.
Дочь свою он просто обожал, души в ней не чаял и всегда легко находил с ней общий язык. Вместе они играли, гуляли, рисовали, читали, хохоча до слез над «Алисой», «Карлсоном», «Винни-Пухом». Иван Петрович очень заразительно смеялся, много шутил и умел шутить, рассказывал разные смешные истории из своего детства, из школьной жизни. Чего стоил его рассказ про одноклассника Вальку Родина! Это когда девочка-старшеклассница зашла к ним на урок и сказала, что Родина мать зовет. Внизу, мол, в вестибюле дожидается.
И сколько их было, этих историй!
Несмотря на свою бесконечную занятость, частые командировки, отец всегда старался выкроить время для дочери. За что Тамара Павловна обижалась на супруга и даже немного ревновала.
Хотя напрасно – у Ивана Петровича было большое (увы, не очень здоровое) сердце, в нем хватало места для обеих женщин.
Отец работал в Первом Главном управлении КГБ и очень неплохо зарабатывал. Вся его профессиональная деятельность находилась под грифом секретности, поэтому о работе он никогда никому ничего не рассказывал. А вот полезными навыками, приобретенными за высокими стенами ПГУ [3] , он охотно делился с дочерью. Хитроумные головоломки, задачки, упражнения для развития логики, внимания, памяти, мемористика, скорочтение – все это очень пригодилось ей и в школе, и в институте, и вообще в жизни.
3
Первое Главное управление КГБ СССР – структурное подразделение Комитета государственной безопасности, отвечающее за внешнюю разведку, существовало с 1951 по 1991 год.