Шрифт:
ГЛАВА 1
Квадрирема лениво колыхалась в пенящихся волнах. Со звоном и протяжным гулом лопнувшей струны они разбивались о черные борта корабля, а их самые сильные всплески окрашивали слегка подсиненным изумрудом провисший парус. Божественное светило сжигало палубу, но в высоком, ослепительной синевы небе, где над горизонтом повисло единственное розовое облако, напоминавшее копье испанского наемника, уже были заметны изменения: беспощадный Ра перевоплощался в ленивого Атона, чьи лучи рассыпались в сверкающих брызгах.
Юлий закрыл глаза рукою, и ее жесткие мозоли коснулись век. Он не обратил на это внимания. Ежедневные упражнения с оружием – мечом и копьем, которые он не выпускал из рук долгие месяцы, сделали его ладони такими же грубыми, как и руки его легионеров. С носовой
Море – янтарное, нежно-зеленое, синее, с белой запутанной бахромой, едва колыхалось, и квадрирема остановилась на миг, задрав нос. Прикованные цепями к скамьям гребцы, повинуясь жезлу гортатора, содрогнулись в едином ритме, и весла вновь принялись погружаться в ультрамарин вод и подниматься из него уже в сверкании брызг. Казалось, что морские нимфы оплетали их своими ожерельями.
Море было спокойно. Горизонт начал бледнеть, и мнимая прохлада изливалась из раскинувшегося на палубе синего шатра. Экипаж двигался слаженно. Матросы, поймав слабый порыв теплого ветра, пытались поставить парус, иные по приказу капитана-магистра разворачивали опознавательные флаги.
Кифарид умолк, и голос его как бы растворился в звоне струн. Только после этого префект, наслаждавшийся его пением, устремил взгляд к горизонту, а гребцы возобновили свою унылую ритмичную песню.
Плавание близилось к концу. Уже недолго осталось ждать тот сладкий миг, когда взору путешественников откроется приморский город с многочисленными храмами, зеленью, причудливыми утесами, разукрашенными серебристо-белыми полосами, и сожженным палящими лучами солнца портом.
По левому борту корабля показались плавники дельфинов, мягко разрезающие пологие волны. Ощетинившаяся многочисленными веслами квадрирема спокойно несла в своем чреве огромный груз: тюки красных кож и многоцветных тканей, черные ящики с драгоценностями, серебряную чеканную посуду. Из открытых люков сильно пахло благовониями. Мускулистые невольники с непокрытыми головами и обернутыми холстом бедрами дремали, прислонившись к мачте.
Юлий мало знал спутников, с которыми его на короткое время связал корабль. Сейчас они тихо и лениво беседовали, очарованные долгим путешествием и медленно угасающим днем. Их было немного: греческий купец, александриец, без конца вытиравший свой багровый складчатый загривок, двое италийцев, обладавших латинским гражданством, и римлянин в слабо подпоясанной тунике, с гордой головой, увенчанной белокурыми завитыми волосами. Скрестив на груди руки, он насмешливо и односложно отвечал своим собеседникам.
Частое упоминание Луция Сенеки привлекло внимание Юлия, и префект медленно обернулся. Но он не стал прислушиваться к разговору, поскольку взору его предстала картина, вызвавшая неприятные ассоциации и воспоминания. Рядом с римлянином стоял юноша – почти мальчик, в красном одеянии, с изящными чертами лица, на котором светились желтовато-зеленые глаза миндалевидного разреза. Ноздри его тонкого носа нервно трепетали. Сжимая и разжимая пальцы, богато унизанные рубинами, он посматривал на гребцов. Римлянин, бывший центурион Саллюстий Прииск, продолжая свой разговор с греком, положил руку на плечо мальчика и провел большим пальцем по его открытой шее. С нежностью взглянул эфеб на Прииска, а грек, от взгляда которого не ускользнуло это движение пальца, забрал в кулак холеную черную бороду и пошло рассмеялся.
Эта краткая сцена вызвала у префекта укол ревности и смутные воспоминания, в которых тесно переплетались сладострастие и мучительные сомнения. Воспоминания, где всегда царствует Юлия…
Юлий Флавий сжал губы и отвернулся. Он вспомнил о том, что император ожидает его прибытия из Верхней Германии, где время от времени поднимались всходы междоусобной войны, начатой еще Луцием Антонием. Голову Антония, насаженную на копье, уже пронесли по улицам Рима, а свирепость Домициана, его вероломство и подозрительность, только усилились. По прибытии в Вечный город Юлий предстанет перед стареющим императором, в десятый день ноябрьских календ отметившим свое сорокачетырехлетие. В стройном теле Домициана некогда жили красота и достоинство, а большие близорукие глаза
А Юлия! С каждой минутой она все ближе и ближе… Ленивая, изнеженная, гибкая, нервная Юлия, чьи глаза горят как луны, тело подобно лилиям, а волосы шелковисты, как лотосы… Флавий не был склонен к грезам, но при мысли о прекрасной патрицианке всегда приходил в смятение, поскольку знал, что душа и тело его уже давно во власти этой женщины.
Юлий смотрел на фиолетовую полосу скал, рывками приближающуюся к кораблю с каждым ударом весел. Ветер шевелил его пепельные кудри, короткая борода частично скрывала свежий рубец на щеке, а смуглое лицо с безукоризненно правильными чертами озарялось блеском дымчато-зеленых глаз. Облаченный в тунику с короткими рукавами и небрежно откинутый за спину шелковистый диплойс, скрепленный на плече золотой фибулой с изображением саламандры, свернувшейся в солнечном круге, в сандалиях из тонкой кожи и с коротким мечом у пояса, префект стоял, опираясь о резные перила. С глубоким отрешенным взглядом он смотрел на приближающийся берег, и сапфиры в глазах саламандры преломляли в своих гранях отсвет мирного неба.
Квадрирема двигалась вдоль берега с бело-серебристой песчаной кромкой и цветными пятнами камней. Фиолетовые и желтовато-красные скалы раздвинулись, и вот уже открылась лазурная гавань, наполненная кораблями с крестовинами мачт. Некоторые суда неспешно двигались в прозрачных волнах под цветными, слабо трепещущими парусами. Несколько быстроходных, годных для войны либурн, заимствованных божественным Августом у пиратского племени, мягко отошли от пристани и направились в открытое море, тая в теплой бесплотной дымке раннего вечера.
Город выступил из скал, похожий на важного сенатора. Он с достоинством нес перед прибывшими мраморные складки своей белокаменной тоги с пурпурной каймой покрасневшего солнца. Розовый свет уже лег на храмы и белые дома, на сады, покоящиеся на выступах скал, арки с греческими и латинскими письменами, на статуи, увенчанные зеленью пиний. Огненно-красные тени разрезали город надвое. Толпа горожан в шерстяных и шелковистых туниках колыхалась у пристани. Сабинянки и почтенные матроны придерживали тонкие покрова и звенели украшениями. Дети с воплями носились по мягкому песку, испещренному следами птиц. То здесь, то там появлялась в толпе претекста магистрата со следовавшим за ней коротким одеянием номенклатора. Среди всеобщего гула голосов, далекого, почти неуловимого, мощного шума надвигающейся ночи, рева медных труб и надтреснутого больного звона тимпанов, выкриков гортаторов и команд магистров, почти бесшумно в розовых клубах пыли пронеслась турма во главе с офицером в золотых доспехах.
Песнь гребцов уже не казалась унылой, их голоса делались громче и веселее, и квадрирема, подобно легкой актуарии, летела к пристани. Теперь на палубе царило оживление. Капитан, возвышаясь на своем троне, громко отдавал приказания команде, невольники с бронзовыми блестящими торсами, напрягая мускулы и белозубо скалясь, выталкивали товары из темных квадратных люков на палубу под присмотром грека и толстого красногубого александрийца в полосатой одежде.
Красавец-римлянин в своей слабо подпоясанной тунике, явно подражающий Цезарю (хотя Сулла, напоминая о нем, советовал оптиматам «остерегаться плохо подпоясанного конца»), готовился сойти на берег в сопровождении своего стройного, легкого, как тополиный пух, спутника. Они проследовали в двух шагах от Флавия, обдав его изысканным запахом благовонных притираний, резко отличных от удушливой мускусной волны, растекшейся в пыльном воздухе от грубых холщовых тюков. Саллюстий Прииск, улыбаясь и поглаживая гладко выбритые щеки, декламировал стихи Вергилия. Эфеб слушал молча, устремив на него взор своих красивых глаз. Красное, довольно объемное одеяние мальчика отбрасывало яркий блеск на светлую тунику его господина с бахромой на коротких рукавах. Ее с удовольствием спутывал ветер, принесший сюда запахи города и многоречивого шумного порта. Тиара венчала шелковистые волосы эфеба, и несколько завитков касались изогнутых узких бровей. Римлянин первым стал спускаться по сходням к покачивающемуся на волнах барку, и это дало прекрасному эфебу краткую минуту, чтобы пообщаться с Флавием.