Роковые поцелуи

Кемден Патриция

Ярость вспыхнула на лице его матери.

– Оставь это, черт возьми! Достаточно того, что он мертв.

– Тогда расскажи мне, как он умер, – потребовал Ахилл. – Почему он пришел к Д'Ажене? Откуда явился? Кто он был?

Мадам Д'Ажене вытерла глаза и начала ходить взад-вперед.

– Он приехал с Востока. Я встретила его на постоялом дворе вне владений Д'Ажене, по дороге в Монтане.

– Дом, который сгорел вскоре после смерти от… Константина? – спросил Ахилл ровным голосом.

Мать кивнула, не глядя на него.

– Я захаживала туда, когда мне было скучно.

Он останавливался там на одну ночь, ища кого-то, но не хотел, чтобы его самого видели.

Я немного знаю о жизни Эль-Мюзира до того, как он пришел на Запад. Он однажды говорил мне, что был первым и самым почитаемым сыном паши Мехмет-Апафи.

– А его мать? – спросил Ахилл. – Кем она была?

Мадам Д'Ажене пожала плечами:

– Безымянная наложница. Как обычно на Востоке. Эль-Мюзир был выдающимся. Отец хорошо обучил его, но тот вскоре превзошел старика, и обучать мальчика пригласили других учителей, в том числе алхимиков и астрологов. Эти знания принесли ему власть, и как молодой человек он был возведен в ранг султана Темешвара. Там он и остался, укрепляя свою власть, одаривая тех, кто помогал ему, и беспощадно уничтожая тех, кто сопротивлялся. До тех пор, пока один эсир, раб, захваченный на войне, не убежал от него. Большинство турок сразу же калечили своих рабов, а Эль-Мюзир предпочитал сначала сломить волю. Но у этого он не смог. Он был подавлен. – Лиз Д'Ажене глянула на бледное лицо сына краем глаза, оценивающим взглядом, как бы удивляясь, как мало она может рассказать ему.

– Этот… заключенный, – продолжала она, – возвратился в свой полк, в свою армию. Как мог Эль-Мюзир найти одного солдата среди сотен тысяч других солдат, разместившихся на половине Европы? Эль-Мюзир, мой волшебный и несравненный Эль-Мюзир знал. Он… захотел… чтобы я помогла ему. И я помогла.

Она перестала расхаживать и тихо застыла у окна, сжав руки и склонив голову, – ни дать ни взять сама добродетель.

– И он почти всегда добивался успеха, пока в разгар лета он… не умер. – Она закрыла глаза, на ее монашеское одеяние начали капать слезы, оставляя мокрые пятна. – И ты родился спустя восемь месяцев и три недели.

Мать повернулась и пристально посмотрела на Ахилла.

– Эль-Мюзир был проницателен и хитер и знал цену лжи. Свет хочет считать Константина твоим отцом, и пусть считает. Он признавал тебя. И ничто не может этого изменить.

– Это уже переделано.

– Нет! Десять лет я провела с этим бородатым стариком – и поэтому ты можешь быть гордым сыном Франции. Именно я наблюдала за твоими иезуитскими наставниками, я сделала так, чтобы каждое твое движение говорило о твоем положении среди парижской аристократии. Я не позволю тебе разрушить все эти годы труда.

А здесь! Я много работала, чтобы получить власть, которую имею, – я держу в своих руках души. Если станет известно, что я родила ребенка от язычника, – я потеряю все это. И я прокляну твою душу в аду, прежде чем позволю этому случиться.

Ахилл наклонился ближе. Элеонора наблюдала, едва дыша. Атмосфера накалилась.

– Твоя ложь уже прокляла мою душу, мама. Ложь для людей, гниющих

в земле, потому что я убил их.

– Какие души тебя беспокоят: твоя собственная или чьи-либо другие?

– И твоя тоже, мама. – Ахилл сграбастал портрет Эль-Мюзира и подошел к Элеоноре. – Пойдемте, мадам. До восхода солнца у нас долгий путь. – Он взял ее под руку и повел, спотыкаясь, к двери.

Его мать резко вскрикнула:

– Ахилл! Ты обещаешь, что это дальше не пойдет?

– Как я могу искупить свои грехи и твои, если я не сообщу правду о своем отце всему христианскому миру? Как еще я могу заплатить за его грехи, мама? – Ахилл открыл дверь.

– Нет! – завопила его мать. – Я должна заставить тебя последовать моей просьбе, я остановлю тебя, Ахилл. Я остановлю тебя навсегда, если я должна.

Она оперлась руками на стол и подалась вперед к своему уходящему сыну.

– Эль-Мюзир понял бы, – крикнула она вслед. – Он бы сделал это сам, если бы был жив.

Ахилл потащил Элеонору прочь в коридор, не заботясь о том, чтобы закрыть дверь, потом снова через холод открытой аркады и вниз по каменным ступенькам. Пение прекратилось.

Снаружи туман стал еще гуще и холоднее. Его комки попадали на лицо, как проклятые души, плывущие в призрачной ночи. Элеонора молча молилась, чтобы Ахилл простил ее, в голове снова и снова гудела литания самобичевания, но вслух она не сказала ничего.

Впереди тусклый оранжевый свет позволял увидеть место, где у открытых ворот стояла карета. Туман приглушал их шаги, и когда они появились, Эрве спрыгнул с места, где он и два форейтора сгрудились вместе возле слабого тепла, исходящего от одного из фонарей.

– Господи, – закричал кучер, – вы тихи, словно привидения.

Ахилл открыл дверцу и втолкнул Элеонору внутрь. Она упала на сиденье, ее горло горело.

– Как я могу просить тебя о прощении? – прошептала она, когда Ахилл стоял рядом и смотрел на нее сверху.

– Я передам записку для Боле в деревню, где мы наняли форейторов, – сказал он, словно не слыша ее мольбы. – Он присмотрит, чтобы ваш багаж не потерялся. – Ахилл закрыл дверцу, не сев.

– Ахилл? – позвала Элеонора. Тихий звук заставил ее подергать запор. Заперто. Она отодвинула кожаную шторку.

– Ахилл! Ты не должен… Что ты делаешь?

Ахилл стоял позади кареты и отвязывал Широна.

– Отвезешь ее в Регенсбург, затем в Пассау и по Дунаю в Вену, – услышала Элеонора слова Ахилла, обращенные к Эрве. – Смотри, чтобы она доехала живой и невредимой, или ты и все твои родные, где б вы ни были, заплатите мне.

– Д-да, месье, – ответил с явной покорностью Эрве, потом он проворчал команду двум форейторам, и те устремились к передним лошадям. Карета закачалась, когда Эрве взбирался на кучерское место.

Элеонора высунула через маленькое окно руку наружу к Ахиллу.

– Пожалуйста, прости меня.

Удерживая поводья, Ахилл попытался элегантно, по-придворному поклониться, но остановился и поклонился, как слуга. Его глаза казались мертвыми.

В груди Элеоноры бушевали страсти.

– Я не хочу с тобой так расставаться.