Роковые поцелуи
Шрифт:
Ей нужно было остаться одной. Отделиться каменными и деревянными стенами. Как еще она может избавиться от шелковых уз памяти, забыть его ласки, пламенный жар его поцелуев?
Как еще не замечать его руки, покоящейся на кресле, и не вспоминать его чарующих прикосновений к самым интимным местам ее тела, когда он начал ее околдовывать? С детства в ее ночных кошмарах дьявол приходил за ней, сейчас в ее ночных кошмарах он делал совсем другое.
Элеонора погрузила руку в воду и поднесла ее, теплую и благоухающую, к лицу. Ее мир разбился
Ахилл смотрел на омовение Элеоноры и не мог оторваться. Она так явно намекала на желание уединиться, но что-то глубоко внутри него восставало против и возражало ей. Дворянин ушел бы из комнаты или повернулся бы к даме спиной. Дворянин… но в этом случае он больше не дворянин.
«Я не хочу смотреть на нее», – говорил Ахилл себе. Он не хотел смотреть на воду, просачивающуюся сквозь пальцы, словно слезы богини, или на ее прекрасные руки, стряхивающие капли с бровей и щек, не хотел завистливо разглядывать крохотные завитки волос, ниспадающие сзади на шею.
Элеонора взяла полотенце и с закрытыми глазами и слегка отклоненной назад головой начала, приглаживая кожу, насухо вытирать ее. Ахилл вскочил с кресла, подошел к другому тазу, нетерпеливо налил воду из кувшина и плеснул ее себе в лицо. Он плескал ее снова и снова. Потом схватил полотенце и начал энергично тереть лицо и волосы.
Забывшись на минуту, он опустил край полотенца и увидел Элеонору, наблюдающую за ним с мягкой улыбкой. Она поправила свою незамысловатую прическу и разгладила самые мятые места на платье.
– Можно я? – спросила Элеонора, сложив свое влажное полотенце. Приняв молчание Ахилла за согласие, она смахнула капли воды с плеч его бархатной куртки. Она казалась посвежевшей, отдохнувшей и увлекшейся своей задачей.
Это был интимный момент между мужчиной и женщиной. Что-то всколыхнулось где-то глубоко в Ахилле, глубже, чем в дворянине, готовом прийти в ярость, каким он был, глубже, чем в графе, которым он стал, или шевалье, каким его воспитывали, ниже и ниже, под болью, под воспоминаниями, в маленьком крутящемся шарике чего-то, что захватило его на долгое мгновение и что было так трудно понять.
Это была небольшая картинка в детской памяти, давняя и расплывчатая, не позволяющая разглядеть образы или вещи, состоящая только из давно забытых чувств – удовлетворения, счастья и чего-то такого возвышенного и неуловимого, что даже в это мгновение озарения он не смог бы определить.
Ахилл нежно остановил Элеонору. В ее глазах на секунду, будто падающая звезда, которая едва мерцает перед тем, как сгореть, он заглянул за стену, которую она с такой тщательностью воздвигла между ними. И увиденное потрясло его.
– Я не слишком хороший камердинер, а? – спросила Элеонора с печальным видом, как будто потеряла что-то важное.
– Но
Сильный стук в дверь помешал им.
– Опять? – спросил, рыча, Ахилл. – Иезуитская месть поистине коварна. Войдите.
Дверь распахнулась и с треском ударилась о стену. Плечом к плечу в дверном проеме стояли мужчина и женщина, похожие во всех отношениях: одинаковые рыжие волосы, одинаковые золотистые глаза. Имелось лишь одно различие – она была в юбке, а он – в штанах.
– Дверь для слуг… – начала женщина на немецком.
– Заперта, – закончил мужчина на том же языке. – Мы вынуждены были…
– Ходить вокруг. – Женщина присела в реверансе. – Я служанка, mein herrin.
Мужчина поклонился.
– Я слуга, main sieur.
Они одновременно вошли в комнату. Элеонора сделала грозный шаг вперед и уперлась руками в бока.
– Нас должны были накормить, – резко сказала она на своем прекрасном верхненемецком языке. – Где наш ужин?
Ахилл едва понимал по-немецки, а говорил и того меньше, но он понимал интонации командного голоса. Каким же исключительным хамелеоном была эта женщина, Элеонора.
Слуги посмотрели друг на друга и сделали шаг вперед.
– Вы, должно быть, устали от вашего путешествия, – сказал один.
– Мы поможем вам освежиться. – И они шагнули вперед.
Элеонора подняла руку – они остановились.
– Это уже сделано.
Они выглядели обескураженными, но Элеонора не дала им времени на раздумье.
– Пожалуйста, посмотрите насчет ужина. И где мои сундуки? Их было два в карете. Принесите их немедленно. Багаж монсеньора утерян. Ему нужно будет сменить одежду и некоторое, ах… – К удивлению Ахилла, она слегка запнулась, затем поправилась: – Месье также потребуется ночное белье.
Слуги преобразились, когда Элеонора начала отдавать свои приказания, и теперь они явно лучились от счастья.
– Да, мадам!
– Один момент, мадам.
Мужчина поклонился, затем повернулся так четко, что привел бы в смущение прусскую пехоту Фридриха, и вышел.
Женщина поспешила к ним. Она взяла из рук Ахилла мокрое полотенце, расправила, сложила его, вернула на стойку рядом с тазом Элеоноры. Потом с постели были сброшены покрывала, расставлены стулья вокруг стола…
Ахилл наклонился к Элеоноре и прошептал:
– Итак, моя мадьярская графиня свободно владеет французским, латинским, немецким – и армией. Я поражен. Ты, наверное, читала книгу де Сакса внимательнее, чем я думал.
– Ты забыл итальянский, – шепнула Элеонора в ответ. – От дам, сопровождающих эрцгерцогиню, требовалось умение читать на всех четырех. Именно она говорила мне, что эффективность вызывает эффективность. А я не могла осилить более трех страниц де Сакса.
– Разве? – это было все, что мог сказать Ахилл. Он с удовлетворением заметил, как загорается краска на нежной шее Элеоноры, когда она поняла, что ее обман по поводу продолжительного чтения в карете обнаружен.