Роковые сапоги
Шрифт:
Видите ли, в Лемингтоне все знают друг друга, я же был известен там как офицер в отставке с семью тысячами фунтов годового дохода, которые достались мне после смерти отца. Добл приехал в Лемингтон после меня, но так как он поселился в гостинице "Ройал" и стал обедать за табльдотом, то и познакомился с вдовой раньше. Я понимал, однако, что если позволю ему сплетничать обо мне, - а ему было что порассказать, - прощай тогда все удовольствия Лемингтона и все мои надежды. Поэтому я решил пресечь его намерения в корне. Вдова вошла в гостиницу, и мой приятель Добл вознамерился отделаться от меня, но я остановил его и сказал:
– Мистер Добл, я прекрасно вас понял. Вы хотели сделать вид, что не знакомы со мной, потому что я, видите ли,
Драться я, пожалуй, и не стал бы, но после нашей истории с мясником я понял, что другого такого труса, как Добл, нужно поискать, а если пригрозить человеку хорошенько, от этого никогда еще не было никому вреда, ведь вовсе не обязательно приводить угрозу в исполнение, правда? Слова мои произвели на Добла должное действие, он что-то пробормотал, покраснел и тут же поклялся, что у него и в мыслях не было отказываться от знакомства со мной. Так что я не только с ним подружился, но и заставил его молчать,
Вдова очень к нему благоволила, однако сердце у нее было вместительное: вокруг нее увивалось еще несколько джентльменов, на которых она произвела столь же сильное впечатление, как и на Добла.
– Поглядите на эту миссис Манассе, - обратился ко мне за столом незнакомый джентльмен (забавно, что он тоже был еврей).
– Стара, страшна, как смертный грех, а мужчины так и вьются вокруг нее, и все из-за денег.
– У нее есть деньги?
– Восемьдесят тысяч фунтов, сэр, да у каждого из детей по двадцать тысяч, это мне доподлинно известно. Я стряпчий, а люди моей профессии всегда точно знают, сколько стоят наши именитые сограждане.
– А кто был мистер Манассе?
– спросил я.
– Мистер Манассе был торговец табаком из Вест-Индии, сказочно богатый, но - увы!
– не знатного происхождения, да еще и женился бог знает на ком, это между нами. Дорогой сэр, - зашептал джентльмен, - она постоянно влюблена. Сейчас ее предмет капитан Добл, на прошлой неделе был кто-то другой, а через неделю им, может быть, станете вы, если только - ха-ха-ха! пожелаете присоединиться к толпе ее поклонников. Что до меня, то - слуга покорный, будь у нее хоть вдвое больше денег!
Что мне было за дело до душевных качеств женщины, если она богата? Я знал, как нужно действовать. Я рассказал Доблу все, о чем сообщил мне за обедом джентльмен, и, поскольку хитрости мне было не занимать, я представил ему вдову в таком черном свете, что бедняжка совсем струхнул, и поле битвы осталось за мной. Ха-ха-ха, не сойти мне с этого места, Добл поверил, что миссис Манассе собственными руками задушила своего мужа!
Благодаря сведениям, которые я получил от моего приятеля стряпчего, я повел игру так ловко, что не прошло и месяца, как вдова стала оказывать мне явное предпочтение. Я сидел рядом с ней за обедом, пил вместе с ней воду у источника, ездил с ней верхом, танцевал с ней; и однажды на пикнике в Кенилворте, когда было выпито достаточно шампанского, я попросил ее руки и сердца и получил согласие. Еще через месяц Роберт Стабз, эсквайр, повел к алтарю Лию, вдову покойного 3. Манассе, эсквайра, с острова Сент-Китс!
* * *
Мы отправились в Лондон в ее роскошном экипаже; дети и слуги ехали следом в почтовой карете. Все расходы оплачивал, разумеется, я, и, пока отделывали наш особняк на Баркли-сквер, мы поселились в гостинице "Стивене".
* * *
Поместье мое было продано, и деньги помещены в одном из банков Сити.
Дня через три после нашего приезда, когда мы завтракали у себя в номере, собираясь нанести визит банкиру миссис Стабз для выполнения некоторых формальностей, необходимых при передаче состояния, нас пожелал видеть какой-то джентльмен, в котором я с первого взгляда определил единоверца своей супруги.
Он взглянул на миссис Стабз и поклонился.
– Не шоблаговолите
– Любовь моя, - сказала она, - ты ведь заплатишь? Я совсем забыла об этом пустяке.
– Душа моя, - отвечал я, - у меня, право же, нет сейчас при себе денег.
– Ну что ж, капитан Шташп, - произнес он, - тогда я должен выполнить мой долг и арештовать ваш, вот ордер. Том, вштань у двери и никого не выпушкай!
Супруга моя упала в обморок, дети ударились в рев, а я в сопровождении чиновника шерифа отправился к нему на квартиру!
Октябрь. Размолвка Марса и Венеры
Не буду описывать чувства, обуревавшие меня, когда я оказался в доме бейлифа на Кэрситор-стрит, вместо того чтобы переехать в роскошный особняк на Баркли-сквер, который должен был стать моим, ибо я стал мужем миссис Манассе! Какая жалкая дыра, какой грязный, мрачный переулок в нескольких шагах от Чансери-лейн! Когда я, шатаясь от слабости, вошел с мистером Цаппом в дом, какой-то безобразный еврейский мальчишка отворил вторую из трех дверей и запер ее; потом он открыл третью дверь, и я оказался в отвратительной комнате, которую почему-то называли столовой, после чего меня провели в убогую каморку окнами во двор и, к немалому моему облегчению, оставили на некоторое время одного размышлять о превратностях судьбы. Боже правый, Баркли-сквер - и эта трущоба! Неужели я все-таки оказался в дураках, несмотря на все мои старания, всю хитрость и все упорство? Неужели эта миссис Манассе опутала меня ложью, а тот жалкий негодяй, с которым я обедал за табльдотом в Лемингтоне, помог ей заманить меня в ловушку? Я решил послать за женой и узнать всю правду, ибо сразу; понял, что бказался жертвой дьявольского заговора и что экипаж, особняк в Лондоне, плантации в Вест-Индии - были всего лишь приманкой, на которую я так безрассудно попался. Правда, долг был всего двести пятьдесят фунтов, а у меня в банке лежало две тысячи. Но разве потеря ее восьмидесяти тысяч фунтов ничего не значила? Разве ничего не значили мои разбитые надежды? А то, что к моей семье прибавилась жена-иудейка и трое ее иудейских же отпрысков, будь они все прокляты? И их-то я должен содержать на свои две тысячи фунтов! Зачем я не остался дома с матушкой и сестрами, которых я так искренне любил и которые давали мне восемьдесят фунтов в год!
Я имел бурное объяснение с миссис Стабз, но, когда я обвинил эту жалкую лгунью, эту коварную змею в бесстыдном обмане, она закричала, что если кто кого и надул, так это я ее. Зачем я женился на ней, когда она могла выйти замуж за двадцать других своих поклонников? Она-де выбрала меня только потому, что у меня было двадцать тысяч фунтов! Я и в самом деле говорил, что у меня есть двадцать тысяч фунтов, но ведь знаете - на войне и в любви все средства хороши.
Расстались мы так же злобно, как и встретились, и я поклялся, что, как только уплачу долг, который она так бессовестно мне навязала, я тут же заберу свои две тысячи и уеду на какой-нибудь необитаемый остров или хотя бы в Америку, чтобы в жизни своей не видеть больше ни ее, ни ее еврейского выводка. Оставаться заложником у бейлифа не имело никакого смысла (ибо я знал, что такое приказ о дальнейшем задержании и что раз миссис Стабз задолжала сто фунтов, она могла задолжать и тысячу); поэтому я послал за мистером Цаппом, вручил ему чек на сто пятьдесят фунтов плюс причитающуюся ему плату и попросил освободить меня немедленно.
– Вот, любезный, - сказал я, - получите эту свою ничтожную сумму у Чайлда.
– У Чайлда или не у Чайлда, - сказал мне мистер Цапп, - только не такой уж я младенец, чтобы выпуштить ваш под такую бумагу.
– Ха, - возразил я, - банк Чайлда всего в минуте ходьбы от вас, идите и получите деньги да дайте мне расписку.
Цапп написал расписку с величайшей аккуратностью и ушел в банк, а я приготовился навсегда оставить эту омерзительную тюрьму.
Вернулся он, сияя улыбкой.