Роковые вопросы. Русские писатели против Запада
Шрифт:
Из этого следует, что может быть мы и не варвары. Может быть, в нас таится глубокий и плодотворный дух, который хотя еще не проявился ясно и отчетливо, но уже ревниво охраняет свою самостоятельность и не дает над собою власти никакому чуждому духу, который настолько крепок, что способен отталкивать всякое влияние, мешающее его самобытному развитию.
Несмотря на то, что Польша нам родственна, что через нее всего ближе могла действовать на нас Европа, что мы были в беспрерывных столкновениях с поляками, мы никогда не находились под нравственным влиянием Польши и, когда вздумали подражать европейцам и перенимать их развитие, то пошли мимо поляков к голландцам и французам. Мы упорно оттолкнули польское влияние и все-таки шли вперед
Все это доказывает только одно – мы сберегли себя, мы готовы, мы имеем полную возможность для самобытного развития; но больше из этого вывести трудно.
Возьмем теперь другую сторону. Положим, мы стали бы находить недостатки в польской цивилизации. Чтобы уничтожить ее вес в этом деле, чтобы устранить ее притязания и оправдать себя в том, что мы составляем для нее помеху, мы могли бы указать в ней существенные недостатки, подрывающие все ее достоинство. Мы могли бы сказать: «сама история осуждает вашу цивилизацию. Эта цивилизация не дала крепости вашему народу, не принесла ему здоровья и силы. Значит, она не была нормальною цивилизациею, а может быть даже была прямым злом, тем разъедающим началом, которое своим влиянием испортило жизнь вашего народа. Развитие Польши было болезненное, и ее образованность не только не имела силы излечить эту болезненность, а была сама причиною ее язв».
Положим, мы так сказали бы. Но в таком случае – в чем же мы могли бы полагать существенный недостаток польской культуры? В чем корень ее неправильности? Не в том ли, что она была не народною, не славянскою? Что в ней не было никакой самобытности, и потому она не могла слиться в крепкое целое с народным духом? Если она не развила и не укрепила народной жизни, то это могло произойти только от одного – от того, что она не была в гармонии с элементами этой жизни, не была их правильным проявлением и, следовательно, не могла иметь той силы, которую должна иметь всякая крепкая и правильная цивилизация.
Пусть мы будем рассуждать таким образом и успокоивать себя мыслью, что судьба Польши есть ее внутренняя неизбежная судьба. Не в таких утешениях все дело. Мы будем непростительно легкомысленны, если при этом не обратимся на самих себя. Не забудем, что чем резче будет наше осуждение, тем большую ответственность мы берем на себя. В этом столкновении мы можем понижать значение польской культуры не иначе, как основываясь на уважении к нашей собственной культуре. А кто вам ручается, могут возразить нам, что ваша-то цивилизация лучше? Что она не носит в себе также зачатков болезни, которые некогда разрушат громадное тело вашего государства? Что она согласна с народными элементами? Что она принесет народу более полную жизнь, а не уродливость и смерть?
Страшно подумать, какой вес, какое невыгодное для нас значенье могут иметь такие и подобные вопросы в глазах иностранцев. Не посмеются ли они при одной мысли о возможности своеобразной русской цивилизации? А защищать ее, возлагать на нее надежды и предвидеть для нее будущее – не чистые ли это мечты, не пустые ли предположения в глазах каждого европейца?
Одни мы, русские, только и можем принять это дело серьезно. Одни мы не можем отказаться от веры в свое будущее. Чтобы спасти нашу честь в наших собственных глазах, мы должны признавать, что тот же народ, который создал великое тело нашего государства, хранит в себе и его душу; что его духовная жизнь крепка и здорова; что она со временем разовьется и обнаружится столько же широко и ясно, как проявлялась в крепости и силе государства.
Существенно же здесь то, что мы должны положиться именно на народ и на его самобытные, своеобразные начала. В европейской цивилизации, в цивилизации заемной и внешней, мы уступаем полякам; но мы желали бы верить, что в цивилизации народной, коренной, здоровой мы превосходим их или, по крайней мере, можем иметь притязание не уступать ни им, ни всякому другому
Дело очевидное. Если мы станем себя мерить общею европейскою меркою, если будем полагать, что народы и государства различаются только большей или меньшей степенью образованности, поляки будут стоять много выше нас. Если же за каждым народом мы признаем большую или меньшую самобытность, более или менее крепкую своеобразность, то мы станем не ниже поляков, а может быть выше.
Польша не имеет никакого права на русские области только в том случае, если у русской земли есть своя судьба, свое далекое и важное назначение. Защищая наши коренные области, мы будем правы только тогда, если этим самым приобщаем их к тому великому развитию, в котором одном они могут достигнуть своего истинного блага.
Какой же окончательный вывод из этого рокового дела? В чем можно искать для него правильного исхода и надежды на примиренье?
Если читатели нас поняли, то они должны видеть, что мы вовсе не говорим здесь о внешней стороне дела и никаким образом не думаем распределять права или области между поляками и русскими. Мы имели в виду только внутреннее настроение двух племен, старались, как возможно глубже, проследить за источниками внутренней боли, которая отзывается в них при взаимной борьбе. Поэтому и теперь мы спрашиваем только о том, как должны измениться настроения племен, чтобы можно было надеяться на нравственное исцеление.
Что касается до нас, русских, то мы, очевидно, должны с большею верою и надеждою обратиться к народным началам. Мы тогда только будем правы в своих собственных глазах, когда поверим в будущность еще хаотических, еще не сложившихся и не выяснившихся элементов духовной жизни русского народа. Но только верить мало, и только тешить себя надеждами не извинительно. На нас лежит обязанность понять эти элементы, следить за их развитием и способствовать ему всеми мерами. Нам может быть сладка наша вера в народ и приятны наши блестящие надежды. Но не забудем и горького; не забудем, что на нас лежит тяжелый долг – оправдать нашу народную гордость и силу.
Что касается до поляков, то им предстоит также трудная задача. Очевидно, они должны отказаться от той доли своей гордости, которая опирается на их высокую цивилизацию. Даже в том случае, когда бы Польша была независима, поляки должны подавить в себе то надмение, которое им внушает их образованье: иначе они никогда не будут в силах заглушить в себе то мучительное чувство, которое возбуждает в них большее могущество России или выход областей из-под польского влияния.
Николай Страхов в молодые годы.
Николай Страхов родился 16 (28) октября 1828 года в Белгороде, в семье священника. Окончив Костромскую духовную семинарию, Страхов поступил в Санкт-Петербургский университет на факультет камеральных наук, а через два года перевелся в Главный педагогический институт на физико-математическое отделение. После его окончания Страхов был направлен учителем математики и физики во 2-ю Одесскую гимназию; затем преподавал физику и математику в других гимназиях.
Только таким образом возможно примирение и разрешение этого внутреннего узла в роковом вопросе. И обратно: если эти условия не будут выполнены, трудно представить, чтобы можно было избежать дальнейших бедствий. Если Россия не содержит в себе крепких духовных сил, если она не проявит их в будущем в ясных и могучих формах, то ей грозит вечное колебание, вечные опасности. Если Польша не откажется от гордости своею образованностью, то она неминуемо должна будет напрягать свои силы свыше меры, будет постоянно питать требования, которых удовлетворенье чрезвычайно трудно или даже невозможно.