Роксолана. Королева Османской империи (сборник)
Шрифт:
Великолепный век для Роксоланы
Сергей Плачинда, Юрий Колесниченко
Сквозь века, сквозь тяжелые войны, революции распознаем их — верных сынов и дочерей украинского народа; сильные и мужественные натуры, вдохновленные фигуры, в сложных, трагических условиях, преодолевая опустошительные нашествия, царский деспотизм, панское невежество, темноту, отдавая свой талант, свои силы и саму жизнь на алтарь Отечества, во славу родной Украины…
Обаятельная, деятельная, волевая Роксолана, которая ни на миг не забывала свой родной край… Ей не суждено было увидеть свой народ счастливым, а край свободным, но ее труд
Этот цветок всегда волновал людей. Ясенец его имя. Но еще в давние времена украинцы называли ее неопалимой купиной. Потому что в жаркий день на солнце он благоухал эфирными маслами, и тогда эту красоту можно было легко поджечь. Пылало пламя над ним, но цветок не сгорал. Угасал огонь — и он снова цвел, разрастался.
— Отец Иван, а у вас дочь — как мак. Хоть рисуй! Зоренька, право!
И каждый, кто сидел за праздничным столом в тени под грушей, обернулся в сторону погреба, из которого на теплое солнце вышла Настя, неся перед собой расписную миску с большими квашеными яблоками.
В саду куковала кукушка. Предсказывала кому-то долгую жизнь.
Пахло мятой, любистком. Цвели розы. Гудели пчелы. За домом, за острой крышей, сияли золотые кресты церкви.
В глубине двора, на риге, важно дремал, стоя на одной ноге, аист. Кипел зеленый праздник — Троица. Настенька заметила, что на нее все смотрят, остановилась в растерянности, покраснела и стала еще красивее.
А они — родители и гости — глаз с нее не сводили.
Отец смотрел удивленно, словно видел свою дочь впервые. Но, правду говоря, так оно и было, потому что он — рогатинский священник Иван Лисовской — только недавно, после Пасхи, вернулся из дальних долгих походов против татар и турок, на которых он благословлял казаков на бой с бусурманом, исправно служил панихиды по погибшим и частенько сам брался за саблю. Поэтому и обратил внимание отец Иван на то, как выросла дочь.
С печальной улыбкой поглядывал на сестренку Трофим — старший брат, чернобровый статный хлопец. Он подумал о том, что скоро расставаться с Настей, с матерью, с родным домом, потому что после жатвы дядя Максим заберет его, Трофима, в Сечь. Кто знает, когда вернется он оттуда и вернется ли вообще.
Мать смотрела на дочь с любовью, думалось ей светлое и одновременно тревожное, глаза ее наполнились слезами, и на загорелые руки упала счастливая слеза.
Ласково смотрели на девушку крестный отец Тарас Гузь и крестная мать — они сюда пришли сразу из церкви.
А побратим отца, плотный, словно из дубового корневища вытесанный казак из Канева, дядя Максим, добавил к своим прежним словам:
— Может, отец, еще и посватаемся. У меня же двое сыновей. Один в Сечи, второй — оружейником в Киеве, на Подоле…
— А как же! — воскликнул отец и подмигнул в сторону еще одного гостя — Эрнста Тынского, молодого удалого сотника из Бережан. Эрнст служил в армии венгерского короля и недавно познакомился с отцом Иоанном, когда приезжал в Рогатин по служебным делам. Теперь Тыинской — частый гость. Вот и сейчас его конь на привязи у плетня, а шляхтич сидит за столом в пестрой, расшитой золотом венгерке и при сабле. Лисовский понимает причину прихода: Настя. Но отца Ивана совсем не интересует жених-католик, поэтому он так охотно одобрил слова своего
— Можно и выпить за такую оказию.
— Конечно! — властно крикнула мать. — Девушке шестнадцатый годок, а они уже продают ее! Слава Богу, дождалась помощи, стану я ее куда-то отдавать. В Рогатине полно женихов, зачем мне этот Киев или Запорожье…
Мужчины только переглянулись после этой бойкой тирады.
— Не кричи, старая, — нежно сказал Лещинский. — Поблагодарим Бога за то, что послал нам такую девушку, здоровую трудолюбивую.
— Еще и вежливую, — сказала крестная, — и добрую, как ясочка лесная.
— А еще и умная, — добавил басом костлявый отец Петр, сидевший скромненько в конце стола. Отец Петр — священник в старейшей в Рогатине деревянной церкви, стоявшей неподалеку от каменного храма, где служит Лисовской. Отец Петр, помимо всего прочего, ведет школу в Рогатине, учит детей украинскому, польскому, латинскому языкам, сам преподает географию, риторику и математику. Настя Лисовская — лучшая его ученица, и старик решил также добавить словечко, любуясь лицом своей воспитанницы.
А Настя действительно как картинка. Огромные карие глаза, а над ними, как черные молнии, — тонкие брови. «Одна бровь стоит вола», — ввернул дядя Максим. Нежный румянец, белое личико, тяжелая русая коса ложится на плечо. А еще — вышитая сорочка, красивое ожерелье, узорчатая плахта и чистые белые босые ноги.
— Неси, дочка, — мягко приказала мать. Настя шагнула и замерла: где-то в конце улицы послышался отчаянный крик, неожиданный и тревожный во время праздника.
За столом беспокойно переглянулись. Только отец будто ничего не слышал — наливал мед в деревянные чарки. Переодетый после службы в вышиванку, малиновые шаровары, он был нарядный и веселый: радовался, что вернулся из походов живым, основательно вспахал поле, засеял пшеницей и ячменем, тем временем прошли обильные — к урожаю — дожди; он закончит жатву и начнет со своими прихожанами укреплять Рогатин каменной стеной, а нынче приятно посидеть среди родных под грушей, которую неизвестно кто посадил — дед или прадед.
А с улицы доносился конский топот, и совсем близко, сразу за забором, тонкий испуганный голос прокричал:
— Татары! Татары!
По улице на коне, вихрем, промчался мальчик-пастушок, он-то и выкрикивал эти страшные слова. За ним летел табун, который хлопцы водили на ночь. Напуганные, неожиданно одичавшие лошади пуще возвестили о беде, чем крик мальчика.
Настя окаменела с миской яблок в руках.
— Матерь Божья! — воскликнула одна из женщин.
А отец, несмотря на грузное телосложение, мгновенно оказался в доме и через мгновение выскочил с саблей и мушкетом, который сразу перехватил гость из Канева.
Юлиуш Коссак. «Татарский танец»
— Пан отец!.. — осадил взмыленную лошадь соседский мальчик Ваня, который пас и лошадей Лисовских. — Орда… с Веселой рощи. Стадо отобрали, а мы с лошадьми убежали…
Во двор вбегали лошади. Их перехватывали Трофим, отец.
На церкви зазвонили колокола — тревожно, громко, часто.
— Трофим, седлай!
Заголосили женщины. Залаяли собаки. Заржали лошади. Поблек праздничный день.
Дядя из Канева уже на коне, на улице.