Роли леди Рейвен. Том 2
Шрифт:
Дверь комнаты закрылась за моей спиной, я провернула ключ в замке и прислонилась к ней затылком, закрывая глаза.
Перед ними тут же встал витиеватый шрифт. Ажурная рамочка. Герцог Тайринский и леди Алиссон Арундел.
Я с силой потерла лицо, отгоняя навязчивое видение, и помассировала виски.
Почему?
Почему он мне не сказал?..
Мысль билась в голове, вытиснув все иные.
Почему?
Сквозь глухое отчаяние и боль в сердце, будто даже физически ощутимую, пробивалась злость.
Как он мог так со мной поступить?
Нет, не заключить помолвку.
Из груди вырвался нервный, истерический смешок.
Я отошла от двери и принялась стаскивать себя одежду практически так же яростно, как это делал вчера Кьер. И от мысли об этом к горлу подкатил ком, а глаза защипало. Часто моргая, я содрала с себя корсет и, оставшись в одном белье, смогла наконец-то вдохнуть.
Только воздуха все равно почему-то не хватало.
Почему? За что со мной – так?
Или он думал, что его помолвка ничего не меняет? Какое дело любовнице до его семейной жизни? Всех перемен – домой водить больше не получится. Ну да ничего, герцог снимет домик, ему не в тягость. А там, глядишь, супруга, может, и возражать-то не будет! Вспомнить вон хоть герцога Дефортширского и его «любовь на троих» сто лет назад. Перееду в особняк, буду жить припеваючи!
Умом я понимала, что это не так. Кьер бы так не поступил. Он уважал меня, с самого начала наших отношений уважал. Я это знала. Но при этом не находила ответа на вопрос «Почему?» И злилась. И нарочно себя накручивала, чтобы злиться. Чтобы мерить шагами комнату и кипеть раздражением, гневом, яростью. Чтобы возненавидеть его.
Чтобы только не думать о том, что эта ночь – эта жаркая, страстная, полная любви и нежности ночь – была последней.
А я даже об этом не знала.
У меня даже это отняли – возможность попрощаться, отпустить, как-то осознать. Что все это в последний раз. Поцелуи, шепот, смешинки в черных глазах, вкус вина и горячих губ, низкий голос, от которого по позвоночнику пробегает дрожь, касания, взгляды, улыбки, острое, ослепительное наслаждение, зависимость и осознание собственной маленькой власти. Все в последний раз.
И все это теперь отравлено этой несказанностью.
Как я смогу это пережить? Как я смогу ходить на работу каждый день и натыкаться на него в коридорах? Как?
Господи, Эрилин, что ты наделала?..
Я села на кровать, закрыла лицо руками и беззвучно заплакала.
– Нет, маменька, жонкилевый[3] – это прошлый век! Королева может себе позволить подобную экстравагантность, но не скромная девушка нашего круга. Все же блондовый[4] в этом отношении куда выигрышнее, с ним никогда не ошибешься. А вы как считаете, леди Эрилин?
Звук собственного имени выдернул меня из состояния звенящей пустоты, в котором пребывали мои мысли. Мозг, с малых лет привыкший фиксировать огромное количество ненужной информации, услужливо подсказал, о чем шла речь, и я отозвалась, надеясь, что голос мой звучит не слишком безразлично, что было бы оскорбительно.
– Несомненно,
Ребекка Ландерфорт, урожденная Голденфайр, жена почтенного господина Джеральда Ландерфорта, эсквайра, смущенно потупилась, прикрывшись ресницами и признавая за мной в этом вопросе безоговорочную правоту. Разговор продолжился, уже не требуя моего участия, и я вернулась к своей чашке с чаем.
Болела голова.
Я кое-как сумела привести в порядок лицо, хоть и пришлось воспользоваться сначала льдом, потом румянами, но вот боль, сжавшая голову стальным обручем, все не проходила. Впрочем, и вряд ли пройдет, пока над ухом зудят назойливые голоса маменькиной подруги и ее дочери, которых виконтесса пригласила только для того, чтобы создать видимость светского мероприятия, а не охоты на завидного холостяка.
Грайнем сейчас беседовал в стихийно организовавшемся «мужском» углу, куда представители сильного пола сбежали, едва выдержав минимальное время, отведенное для совместного провождения с дамами. К вящему недовольству матушки, я туда даже не смотрела, но, право слово, скажите спасибо, что я вообще способна была сейчас изобразить осмысленный взгляд, а не стеклянно пялиться в пустоту.
Все это было ужасно некстати.
Воспользовавшись тем, что дамы сильно увлеклись, и окончательно перестали обращать на меня внимание, я поднялась и отошла почти в самый угол салона, к приоткрытому окну. В тонкую щель тянуло мокрой, прелой осенней свежестью, и мне очень хотелось просто закрыть глаза и вдыхать, вдыхать этот запах, до тех пор, пока не закружится голова.
Кажется, я и в самом деле их прикрыла, потому что совершенно не заметила приближения графа, и вздрогнула, когда его голос раздался совсем рядом.
– Как вы себя чувствуете, леди Эрилин?
Он выглядел куда лучше, чем в нашу последнюю встречу, но хуже, чем в нашу встречу первую. Под глазами наметились синяки, которые одной бессонной ночью не наживешь, да и взгляд стал каким-то тяжелым. Хотя приветливым нравом душка-Грайнем и раньше не отличался. А синяки… даже если граф и решил продолжить великое дело своего верного товарища и утопить свою жизнь в алкоголе, какое мне до этого дело?
– Прекрасно, – отозвалась я, буквально ощущая на нас пристальное внимание всех присутствующих в комнате. И можно было представить, как вытягиваются у них уши, пытаясь уловить хоть что-то из негромкого разговора. – А вы?
– Не жалуюсь.
– Зачем вы приняли приглашение, Грайнем? Вы же знаете, зачем вас позвала моя матушка. Все знают.
– Мне было неловко ей отказывать, – граф пожал плечами, и я едва не хохотнула – несколько истерически и совершенно не свойственно леди, но в последний момент все же удержалась.
– Вам? Неловко? Лорд Грайнем, вы не больны часом?
– Я просто пытаюсь быть вежливым, – в голосе мужчины явственно задребезжало раздражение. – Если вам так угодно, то я планировал отказаться в самый последний момент, то есть сегодня утром, сославшись на нездоровье.