Ром
Шрифт:
Но, пропагандируя свои идеи, он не ограничивался одной лишь Гвианой. Часто он ломал копья ради того, чтобы воздушные пути появились и в других французских колониях. Да и в самой Франции он организовал воздушный «Тур де Франс» на своих личных летательных аппаратах («Жан Гальмо-1», «Жан Гальмо-2»), принесший ему большую известность. Он обладал необыкновенной отвагой. Видели, как он в личном своем самолете заходил на посадку в Монфоре, триумфально приземлившись там после выборов в Гвиане… Клочок земли, на который невозможно посадить самолет, — но ему это удалось вопреки всякой логике. Да как было ему устоять перед искушением вернуться в родные края таким изумительным способом?
Человек с глазами ребенка, Дон Кихот: любил и он покрасоваться, блефануть.
Полагаете, «блеф» — понятие, несовместимое
А ведь все это один человек — тот, кто привел в Канн шхуну, груженную розовым деревом из Гвианы, тот, кто открыл свои офисы прямо напротив офисов своих конкурентов, кто так и будет презирать любые опасности, кто любит жизнь во всех ее проявлениях, у кого есть страсть совершать поступки и кому известен опасный вкус риска.
***
Добившись в борьбе с врагами первых успехов, Жан Гальмо снова с головой уходит в работу. Ни одно из его многочисленных занятий — парламентских, технических, журналистских или финансовых — не заставило его забыть о самом главном: Торговый дом Гальмо должен выпутаться из преследующих его затруднений.
Необходимо наверстать потерянное.
Черный день.
Ибо превыше всего — не дела.
VIII. ПРЕВЫШЕ ВСЕГО — НЕ ДЕЛА
Нет, превыше всего не дела.
Два постановления о прекращении судебного преследования положили конец следствию против Жана Гальмо.
16 февраля 1921 года 574 голосами против 3 палата депутатов проголосовала за то, что полагает бессмысленным продолжать обсуждение обвинений, выдвинутых против Жана Гальмо господами Симьяном, Мерсье, Кастелланом… газетой «Лантерн»… и теми, кто стоял за их спиной.
Но злобная свора недовольна: ведь она жаждала содранной человечьей шкуры.
В бумагах Жана Гальмо, оставшихся после его смерти, которые я мог перелистывать часами, я наткнулся на одну заметку, написанную им, должно быть, в период его падения и даже в самой своей беспристрастности звучащую немного патетически. Желая подчеркнуть, что самые крупные колониальные предприятия с самого начала сталкиваются с жестоким противодействием, Жан Гальмо вспоминает некоторые заявления, сделанные по случаю выпуска акций Всемирной компании по строительству Суэцкого канала в 1858 году, — тех самых, что впоследствии принесли целые состояния тем, кто на них подписался: «Попытки мошенничества»,припечатывает в палате общин лорд Пальмерстон; «Откровенное надувательство, канал прорыть невозможно», — пишет «Глоб», официозная газетка; «…рыть дыры в песке в стране, где даже в земле-то ни плотности, ни твердости не сыскать!»— говорит «Тайме», а вот «Дэйли ньюс»: «Самые сумасбродные романисты кажутся детьми по сравнению с шарлатаном, пытающимся убедить публику, что 250 больных европейцев и 600 насильно завербованных арабов смогут построить этот гигантский каркас Суэцкого канала, не имея при этом ни денег, ни воды, ни камней».
Сегодня памятник Фердинанду де Лессепсу [10] стоит у входа в канал.
А Панама? Скандалы, тюрьма и бесчестие — вот что ждало старика, который знал истинную цену сильным мира сего!
Пробковый10
Фердинанд де Лессепс (1805–1894) — французский инженер и дипломат, автор проекта и руководитель строительства Суэцкого канала. С 1879 года возглавлял акционерное общества «Панама» для сооружения Панамского канала. Крах этой компании разорил множество мелких держателей акций. Лессепс вместе с сыном были приговорены к пяти годам тюрьмы и пережили общественный позор, но суд вскоре отменил решение.
Вот она, Панама, Панама де Лессепса.
Эти стихи, который я написал в 1912 году, скитаясь по заброшенным в ту пору стройплощадкам, — разве описанное в них не похоже и на предприятия, фактории, заводы, самолеты, конторы, мастерские Торгового дома Гальмо сразу после его разорения?…
Нет, не дела превыше всего. А уж это «ромовое дело»! Жан Гальмо выиграл его в открытом бою. И тем не менее… тогда все и началось.
Первая трещина. Напрасно было скрывать, задрапировывать ее: она ширилась.
Первый квартал 1921 года.
Кризис властвует во всем мире, куда ни глянь.
1920 год начинается с первых пробоин в Японии. К концу года параличом поражены центральные органы промышленной жизни в Соединенных Штатах, потом в Англии, а затем — одновременно — во Франции и в Италии.
Итальянский пролетариат, изголодавшись, захватывает заводы.
В Англии в виде помощи 2 600 000 безработным распределены сотни тысяч фунтов стерлингов (за десять прошедших лет такая суммарная помощь была оказана 110 000 безработным).
В Соединенных Штатах безработных 2 500 000 (для сравнения — в 1913-м их насчитывалось 65 000). Власти преследуют спекулянтов.
Во Франции расширяются права таможни, сокращаются зарплаты, подтасовывают бюджеты. «Немец за все заплатит». Таков девиз.
Банкротства, о которых объявлено в Англии: 2286 в 1920 году, 5640 в 1921-м, для сравнения — в предвоенные годы примерно 560; в Соединенных Штатах: увеличение числа банкротств в 1921-м, доходивших до миллиарда долларов, по сравнению со 180 миллионами в среднем в десятилетие, предшествовавшее войне.
Во Франции статистику банкротств гласности не предают…
Банки содрогаются. Сотрясаются их основы. Они не брезгуют никакими средствами для спасения, хватаясь за любую соломинку. Вспомните только о 400 жалобщиках в деле о Центральном сообществе провинциальных банков, о деле Китайского промышленного банка и т. д.
Первый квартал 1921 года.
Трещина увеличилась в размерах. Жан Гальмо рискует оказаться ввергнутым в полнейший крах. Ему бы хватило простого доверия.
Именно этот момент и был выбран для самых ожесточенных атак на Жана Гальмо.