Роман без названия. Том 2
Шрифт:
– Я ничего не хочу, не хотел, не возьму, – прервал с возмущением Шарский. – Думайте, господа, не обо мне, а скорее о той несчастной старухе, которая не имеет приюта, угла и хлеба, целый век на службе их потеряв.
– Трудно этому будет помочь, – сказал Пальский, – гроша не осталось.
– Значит, передайте ей то, что уцелеет из движимости, чтобы обеспечить ей хлеб и кров.
Брант со слезами, которые скрыть или вытереть не думал, обнял Станислава.
– Не тревожься о том, – сказал он, – есть ещё честные
В эти минуты во дворе послышался шум и толпа людей от ворот с полицейскими, с комиссаром во главе вкатилась на крылечко. На нём сидела Марта; но раньше такая грозная, теперь даже не двигалась, смотрела равнодушно, бормоча под носом:
– Идите, идите, вороны! Вы убили пана, поубивали детей, добили её… забирайте и своё… а мне уже нечего тут делать.
Сказав это, она встала и пошла на кухоньку, и быстро из неё сразу выбежала с узелком на плечах, с палкой в руке, с метёлкой, сделанной на скорую руку; она опустила голову, собираясь уйти, когда шум внутри дома её остановил, жалость стиснула ей сердце и она снова села на ступени.
Этой толпой были большие и малые кредиторы покойной, требующие свои права, а Пальский, пытающийся хоть что-нибудь спасти для Шарского, начал с прочтения им формального завещания вдовы.
– Как же она могла что записывать, – выкрикнул один господин в сюртуке с бобровым воротником и серьгой в ухе, – когда ничего не имела! Пусть сначала отдадут, что нам должны.
– Это очень хорошо, – сказал Пальский, пытающийся опередить Станислава, который собирался отказаться, – но, господа, вы должны доказать свои права, а тем временем исполнится воля покойной и недвижимость перейдёт к новому владельцу, с которым будете сверяться. Я это дело беру на себя.
– Да! – воскликнул другой. – Одно стоит другого! Вы нас и при жизни обманывали и после смерти думаете ещё тянуть по судам; но с этого ничего не будет: есть декрет!
– А, может, и будет несмотря на декреты! – сказал, с хладнокровием складывая завещание, Пальский. – Эти долги, которые каждый год росли вдвое… мы возьмём на калькуляцию, присягу… либо войдём в соглашение…
Не очень чистые кредиторы боялись юриста, потому что его только умом и ловкостью вдова лет десять держала при доме – посмотрели друг на друга.
– Что тут договариваться! – сказал бобровый воротник, который давал в долг от двадцати до ста. – Всё и так наше!
– Или не ваше! – проговорил, прикидываясь равнодушным, Пальский.
– Посмотрим!
– Посмотрим!
– Господа! – прервал, пытаясь протолкнуться, Станислав.
– С позволения, – не давая ему отозваться, прервал Пальский, – пан, ты тут голоса не имеешь, твои права ещё не узаконены.
– Пан, не вмешивайся, – проговорил один из трусливых кредиторов, не зная, что говорил против себя, и пытаясь сыграть какую-то роль.
– Ну! Но я любопытен, какие
– Это зависит… – сказал коротко Пальский.
– Всё-таки на чём его основать? – добросил бобровый воротник. – И я любопытен.
– Нужно, чтобы вы, господа, выкупая права наследника, что-то пожертвовали! – выговорил Пальский.
– С позволения! – тщетно пытаясь подать голос, громче воскликнул Станислав, которого это невыносимо мучило. – Но я… я…
– Но вы не имеете голоса! – заглушил голосом Стентора доверенное лицо.
– Помалкивай, пан! – грозно повторили за ним кредиторы.
Станислав снова должен был умолкнуть.
Пальский начал подмигивать кредиторам, как бы с ними соглашался, убеждая их, что говорил в их интересе.
– Что же тогда, господа, вы отдаёте наследнику?
Кредиторы посмотрели друг на друга, очевидно не зная, что должны дать.
– Движимое имущество, – шепнул Пальский.
Кому-то показалось, что это слово проговорил не нотариус, но один из них, и начали тихо переговариваться о движимости.
– Могут быть драгоценности, – обратил внимание мелкопоместный капот.
– Есть перечень, – ответил Пальский.
Все глаза обратились на указанную в эти минуты бумагу и начали читать. Стась снова пожелал отозваться, но его сразу заглушили, вся толпа была против него, хотя сам не знал из-за чего. Брант, грустно поглядывая на эту сцену, горько усмехнулся за табакеркой, которую держал в руке.
После очень короткого, полностью в шёпоте, совещания, отступило движимое имущество наследнику, требуя только отказа от всяких прав его и претензий.
В минуту, когда это составлялось, Станислав, по-прежнему тщетно пытающийся заговорить, потому что ему то Пильский, то Брант, то кредиторы высказаться не давали, схватил, наконец, до крайности раздражённый, свой узелочек и протиснулся к двери.
На лестнице сидела ещё Марта Жмудянка.
– Пойдём, старая, – сказал Шарский, – пойдём, нам обоим уже нечего здесь делать. Возможно, мы вынесем из этого дома самое лучшее – воспоминания дорогих умерших, а пока я жив, не дам и тебе умереть с голоду, заработаем себе на кусочек хлеба.
Марта грустно улыбнулась.
– Смотрите, – сказала она как сама себе, – какой добрый! Дай тебе Бог здоровья, рыбонька, а на что же я тебе ещё должна быть бременем! Я уже подумала и состояние выбрала. Откуда бы взялись нищие под костёлом, если бы такие, как я, не прибывали под конец жизни. Живут они, дорогой, и я тем самым хлебом прокормлюсь! Ну, что плохого в том, чтобы вытянуть руку, когда уже к работе непригодна! Пусть тебя Бог вознаградит за твоё доброе сердце, но я этого не хочу, справлюсь сама!