Роман Галицкий. Русский король
Шрифт:
И только тогда вспомнил про обычай Андрей - рухнул перед Романом на колени:
– Не надо мне твоих даров, княже. А прими лучше в свою дружину.
– Вот как?
– Роман нахмурился. Рука с кольцом замерла в воздухе.
– Я и без того хотел тебя оставить при боярышне Анне…
– Воля твоя, княже, - Андрей сжался, но глаз не опустил, - а по мне лучше на твоём дворе в лаптях, нежели на боярском в сапогах ходить!
Лишь тогда мелькнуло что-то в тёмных глазах Романа - припомнил он, что уже где-то видел этого отрока с пушком светлых усов на верхней губе и задиристым взглядом, - но вида не подал, кивнул.
…И вот Андрей оглаживал ладонью тугую конскую шею,
Гонцом не гонцом, а случайным попутчиком доскакал он до первого поворота, а там свернул на боковую утоптанную дорогу, спеша к занесённой последним снегом роще. Княгинин возок и скакавшие по бокам гридни спешили стороной, но деваться с дороги им было некуда - разве что повернуть вспять.
Лежа на дне возка на пушистой медвежьей полсти, укрытая пологом, Предслава рассеянным взглядом скользила вокруг. Поля и река ещё лежали под толстым слоем снега и льда, но лёд уже темнел и вспухал, а снега просели и почернели. Вокруг деревьев в роще обтаивали круги, обнажая землю, стволы берёз, лип и осокрей отсырели. В их тонких ветках начинал бродить сок. Стояла весенняя теплынь. Ещё немного - и начнут таять снега, потекут талые воды, а потом вскроется река и начнётся распутица. Предслава спешила. Ей казалось очень важным добраться до Турова к половодью, а там - будь, что будет.
Задумавшись, она не сразу поняла, что всадников стало больше. Только вдруг завизжала и полезла прятаться ей в ноги холопка, а сопровождавшая княгиню боярыня заохала и запричитала.
Предслава выпрямилась, выглядывая, - и задохнулась от летевшего встречь ветра. Кони мчались, словно пугнутые нечистой силой. Не знакомый возница - кто-то чужой сидел на спине коренника, нахлёстывая его. На дороге позади звенели мечи, слышались отчаянные крики.
– Матушка Богородица, заступись!
– верещала боярыня, крестясь. Холопка скулила по-щенячьи.
– Эй!
– крикнула Предслава.
– Пошто озоруете? Аль очи застило? Немедля все прочь!
Один из скакавших подле всадников обернулся - и княгиня узнала Романова гридня.
– Да как же это?
– воскликнула она.
– Да ведаешь ли, что с тобой будет, холоп?
– Что князь порешит!
– оскалил зубы дружинник и отвернулся.
Подпрыгивая на колдобинах, возок мчался через рощу. Потом вылетел на берег узкой речки, помчался, переваливаясь, напрямик. Трёх женщин трясло и мотало. Напрасно кричала Предслава, напрасно молилась боярыня, и верещала, будто её режут, холопка - не обращая внимания на вопли, дружинники гнали возок прочь. На другом берегу речки мелькнула маленькая деревенька, потом погост. Извилистое русло виляло из стороны в сторону, и возок мчался вдоль него, следуя всем его изгибам.
Предслава забилась в дальний угол, сжалась в комок. Боярыня рыдала, холопка тонко выла, но сама княгиня словно окаменела. Страшная догадка зародилась в её мозгу - или Романа предали его гридни, или он сам отдал такой приказ. В любом случае участь её была незавидна.
Не щадя коней, скакали до вечера. Предслава не знала, куда её везут, - похитители ни словом не перемолвились, словно глухонемые. Она лишь догадывалась, что не в сторону Луцка, что с дороги на него свернули ещё в роще.
Уже стемнело, когда возок наконец остановился у ворот небольшого монастыря. Кто-то из дружинников вырвался вперёд, постучал рукоятью меча в ворота, и они распахнулись перед усталыми конями.
Гридни, пригнувшись под аркой, въехали следом за возком. Несколько монахинь метнулись наперерез:
– Кшить, окаянные!
– Не гонишись, - прикрикнул старшой.
– Игуменью сюда. Дело князево. А ты, матушка-княгиня, - он спешился, подошёл к возку, - выходи. Приехали!
Холопка тихо завыла, боярыня заругалась и замахала на гридня руками, но Предслава, увидев идущую через двор игуменью - высокую крепкотелую женщину с посохом, - боком вылезла на снег.
Игуменья сухо благословила княгиню и повернулась к старшому:
– Почто оскверняете своим присутствием святую обитель, нечестивцы?
Кое-кто из дружнников поспешил попятиться к воротам, но старшой только подкрутил ус:
– Приказ князя, матушка-игуменья. Пожелала княгиня наша в монастырь удалиться. Устала она от жизни в миру. Покоя хощет. Вот князь и наказал доставить её сюда в целости и сохранности. Она и вклад в монастырь сделала.
Он полез в седельную суму, вытащил кованый ларчик, открыл, показывая золотые и серебряные гривны, перстни, колты и кое-какие прочие безделушки. Вместе с ларчиком в подставленные руки игуменьи легло несколько книг. Та даже пошатнулась от неожиданности, кликнула ключницу, чтобы взяла дары.
– Лжа это всё и наговор!
– воскликнула Предслава.
– Не желаю я в монастырь! То муж мой, князь Роман Мстиславич, от меня избавиться хощет, дабы без помехи блуд творить со своей девкой! Со врагами отца моего, Ольговичами, он снюхался. Враг он нашей земле, а я его уличить могла, вот и страдаю!
Андрей, затерявшийся среди гридней, побледнел, услышав про «девку», но старшой и ухом не повёл.
– Мирского много в душе твоей, княгиня, - молвил он и повернулся к своему коню.
– Молись - и пошлёт Господь тебе смирение… Поехали, ребята!
Боярыню и холопку вытряхнули из возка, кинули им на снег их добро, и всадники скорой рысью заторопились обратно. Над монастырём, луговиной и заледенелой речкой спускался сизый, пахнущий сыростью весенний вечер.
Часть 3. КИЕВ
Глава 1
1
Сперва не больно-то горевали - уехала, дескать, княгиня в Туров, в дороге застала её распутица, вот и пережидает она её в Черторыйске иль где пониже. А то и вовсе могла погостить в Турове - как-никак тамошний князь Ярополк Юрьич брат её мачехи Анны Юрьевны Туровской.
Тихо, непразднично было весной в княжьем тереме. Роман редко бывал дома. С нетерпением ждал он вестей из маленького глухого монастыря под Угровском, слал игуменье в дар мягкую рухлядь, книги и серебро, отписал деревеньку и покосы у истока Припяти - лишь бы сломили Предславу, лишь бы постригли её в монахини. Надёжные люди то и дело наезжали в монастырь, доносили князю обо всём. Предслава жила тихо, монастырской работой не тяготилась, помогала печь хлебы для сестёр и вышивала покрова на алтарь. Но о постриге и слышать не хотела - слишком была она молода, слишком хотела жить и любить, тосковала по дочерям, лила слёзы по отцу и умершей матери.