Роман о Виолетте
Шрифт:
– Диана… Диана…
Догадавшись, о чем говорит графиня, Флоранс тотчас подобрала царственный предмет и просунула в ее раскрытые губы; проделала она это с изрядной ловкостью: музыка наслаждения, не прерываясь ни на миг, лишь зазвучала с новой силой. Флоранс внимательно наблюдала за каждым движением великолепного органа, она видела, как он входит и выходит, как покрывается пеной страсти; графиня уже не в силах была говорить, она лишь вскрикивала. Внезапно тело ее напряглось и она взмолилась: «Молока… молока…»
Флоранс
Флоранс с нетерпением ждала этих слов. Наконец-то она сыграет главную свою роль; выдернув сокровище Дианы де Пуатье, она швырнула его на пол. Губы графини, затопленные молоком, уже не нуждались в кольдкреме. Выпрямившись, она с ловкостью опытного мужчины вставила головку Гиганта между малых губ и с силой вогнала внутрь. Графиня вскрикнула, однако тотчас собралась с силами, превозмогая боль:
– Ну же… дальше… ой! Раздирай меня, заталкивай, глубже… ах… он уже там.
Графиня не обманулась в своих надеждах – вторжение великана вызвало в ней бурю страстей. Стоны любви сменились дикими, безумными, хриплыми воплями, прерывающимися обрывками фраз:
– Где твой рот, язык… возьми меня за грудь… пососи ее… ах! Мой Боже! Как сладко… ах! Я уже дошла, сожми же бедра, сожми… изливайся… Ах ты мой чудный Гигант!.. Еще… ох, еще!..
Всякий раз, когда графиня повторяла «еще», Флоранс разрешалась очередной вспышкой пламени, достигающей самых недр Одетты.
Наконец, графиня попросила пощады.
Флоранс отстранилась от нее и, расстегнув пряжку, бросила пояс с огромным отростком на ковер.
Охваченная истомой графиня, раскинувшись, лежала на кровати.
От подобного зрелища Флоранс почувствовала головокружение; она наполнила шедевр из слоновой кости новой порцией молока и, устроившись на кушетке напротив кровати, раздвинула свои губы, одной рукой лаская клитор, другой – приставляя головку годмише к девственной плеве. Вскоре, однако, она убедилась, что так у нее не хватит сил, и сменила позу. Она сдвинула две подушки козетки и осторожно облокотилась, оставляя себе возможность опереться на них, когда она будет уверена в том, что нашла в наслаждении помощника в борьбе с болью; теперь, щекоча себя правой рукой, левой она с удивительным мастерством, отточенным привычкой, не давала орудию отклоняться ни вперед, ни назад; она согласовывала движения бедер с нарастанием пыла, надавливая понемногу, чтобы наслаждение пересиливало боль; почувствовав, что наслаждение взяло верх, она навалилась на годмише всей своей тяжестью, вскрикнула, но уперлась
Слыша сладострастные крики, прекрасная графиня приподнялась с кровати, с удивлением наблюдая за Флоранс.
Гордячка сдержала слово – себе, лишь себе одной принесла она в жертву свою девственность.
Жертвоприношение знаменовалось кровавым следом на козетке графини.
Мы не виделись с графиней три дня и три ночи, на четвертый день она пришла и объявила, что завтра Виолетта может приступать к занятиям с Флоранс. Искусно разыграв сцену ревности, графиня добилась от Флоранс обещания ограничиться лишь приобщением Виолетты к удивительному таланту артистки.
Итак, состоялось единение двух служительниц Лесбоса. Графиня с головой окунулась в свои новые отношения, не забывая при этом об интересах Виолетты; та еще длительное время училась театральному мастерству под руководством Флоранс и дебютировала с большим успехом.
Наша очаровательная любовная история продолжалась несколько лет, а после… после… Ах, как грустно описывать ее конец! Здесь мне и должно бы завершить рассказ об одном из прелестнейших эпизодов моей жизни. Но раз уж начал – надо дойти до конца.
Графиня, всегда искавшая случая похитить у меня Виолетту, как-то вечером во время репетиции завлекла ее в свою ложу.
Девочка простудилась, и у нее начался кашель.
Никто не придал этому значения. Между тем она серьезно занемогла. Болезнь, казалось, лишь разожгла ее сладострастность, и, вопреки запретам врача, мы занимались любовью столь же ненасытно, как прежде.
Зимой состояние ее ухудшилось, она чахла все лето, и, когда северный ветер начал закручивать на земле вихри из опавших листьев, на что так щедр ноябрь, мы проводили бедняжку Виолетту в последний путь.
Она угасла на моих руках со словами:
– Мой Кристиан, я тебя люблю.
Над могилой я велел установить большой стеклянный купол, под ним мы с графиней разбили газон с цветами, которым Виолетта обязана своим именем, и еще долго оплакивали ее. Затем графиня утешилась объятиями Флоранс, меня же просто закрутила жизнь, и горечь утраты понемногу изгладилась из памяти.
В своем забвении я дошел до того, что в годовщину смерти не сорвал фиалки, напоенные субстанцией моей маленькой возлюбленной.
Графиня, оказавшаяся более верной, при редких встречах со мной произносила только одно слово: «Неблагодарный!»
И теперь, завершая рассказ о короткой нашей любви, я сворачиваю свою рукопись, перевязываю бечевкой и… будь что будет… бросаю на ветер, в надежде, что попадет она на стол к понимающему издателю, способному на лету схватить ее суть.