Роман от первого лица
Шрифт:
Трапеза проходила под разговоры о будущем. То один выпускник, то другой брал слово для тоста. И каждый говорил лестные слова об учителе.
Заметно охмелел Юрий Староверов. Немудрено. Товарищи его работают на заводе, а Юру мама пристроила рядом с собой. Мама Юры трудится процедурной сестрой в больнице. А кого больше в коллективе такого заведения? Вопрос праздный. Конечно, женщин. Я не хочу сказать, что советские женщины все поголовно были трезвенницами. Но то, что женщина скорее запретит, нежели пригласит вместе с ней выпить водки, факт бесспорный. Своего единственного сына
Вернемся в ресторан. Выпиты все заказанные «по сто». Съедены закуски. Компания ждет горячего.
Надо учесть, тут не какая-нибудь третьеразрядная столовка, тут ресторан. Пускай и он не первый разряд. Но все, же ресторан. Учли? Тогда не ропщите, что официанты не торопятся подавать блюда.
В ресторане «Нева», этаком филиале колхозного рынка «Сытный», официантки сплошь женщины.
Посмотрим, как закончится вечер для нашей честной компании.
– Доставай, Борис из широких своих штанин, – Виктор Иванович сделал театральную паузу, – Естественно не паспорт. А бутылку, что от меня бывшего командира роты пытались спрятать.
После того, как каждый из его бывших учеников выпил еще по пятьдесят граммов, но уже из собственных запасов, Виктор Иванович сказал.
– Что же, ребята, теперь рассказывайте, какие планы на будущее, —
– Я после армии в институт все-таки пойду, – заявил Борис.
– Не-а-а, – тянет Коля Пулкиннен, – Что инженер? Максимум что ему платят, это сто пятьдесят. А классный рабочий может выколотить все триста.
Юра молчит. Он среди них самый малообеспеченный человек, и сумма в триста рублей для него непостижима.
– Мужики, я был военным. Офицером. Имел приличное денежное довольствие. В поле бесплатное питание. К тому и на одежду особо тратиться не надо было. Произошло ЧП и что? Кто-то, может быть, и опустил бы руки. Стал бы пить.
– Вы герой. Вы людей спасли, – уважительно говорит Боря.
– Герой, не герой, а стал учителем. И нашел на этом поприще себя. Без денег не проживешь. Это точно. Но и упираться в одни деньги нельзя. В работе человек должен находит удовольствие. Творческое начало. Иначе, это рабство.
Виктор Иванович так распалился, что не заметил, как Боря вышел из-за стола. А когда заметил, то решил, парень пошел в туалет.
Потом вступил Юрий. Он говорил о своей детской мечте побывать на море.
– Я кино смотрел про нашего адмирала Ушакова. Как он турок бил на Черном море. Вот бы поехать туда.
– Я бы в горы поехал. Что море? Искупался, позагорал и все? А в горах красиво, – Коля финн.
Пойдет пять лет, и он с товарищами в горах Кавказа вспоминая кинофильм «Вертикаль», будет петь песню оттуда: «Лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал».
Внизу народ будет обсуждать итоги XXIII съезда КПСС.
Наши «китайские товарищи» на XI пленуме
Помню как мы девятнадцатилетние мальчишки, студенты второго курса Корабелки переиначивали название молодой китайской гвардии хунвейбинов.
Американцы бомбят Ханой и Хайфон. Не мог я тогда сообразить, что это идет, по сути, война между СССР и США. Как высок был среди нас, молокососов воинственный дух: «Нас бы туда, да танки наши. Мы бы показали этим янки и Нагасаки, и Хиросиму».
Но существовал и иной круг людей. Им до обморока было страшен тот факт, что Брежнев перестал очернять все, что связано с именем Сталина. Я узнаю о «письме двадцати пяти» в Москве в декабре шестьдесят шестого года.
Дальняя родственница мамы, доктор медицины, работавшая во Второй Градской больнице, недавно потерявшая мужа, приютила меня на недельку. Отец выделил мне деньги: «Побывай в Москве. Ты технарь, а в наши сокровищницы культуры ни ногой. Может быть, в столице сподобишься и сходишь в Третьяковку и Пушкинский музей»
Это она, мамина родственница рассказала о письме.
– Дорогой мой молодой друг, вы в своем Питере живете, как на выселках. Ты должен знать! – возвысила она голос, – двадцать пять лучших умов и творцов Союза подписались под письмом к Брежневу с требованием прекратить восхвалять Сталина.
Я запомнил имена кинорежиссера Рома, художника Пименова, писателя Катаева, актера Смоктуновского. Запала в память фамилия Академика Сахарова.
А в последний день моего пребывания у гордой москвички я узнал о судебном процессе над какими-то опальными писателями Даниэлем и Синявский. Позже мне откроют «тайну» их псевдонимов за рубежом.
Поскольку в СССР художественные произведения этих писателей не печатались, они переправляли их на Запад, где публиковались под псевдонимами Абрам Терц (Синявский) и Николай Аржак (Даниэль). Произведения вывозила Элен Пельтьё-Замойская, дочь военно-морского атташе Франции, с которой был знаком Синявский. Жена Синявского Мария Розанова позднее рассказывала: «Может быть, случилось это только потому, что Андрей Синявский согласился на неё доносить в КГБ, а потом рассказал ей об этом».
Рассказывали мне также байку, что раскрыли истинные имена для КГБ американцы с одной целью – устроить скандальный процесс в СССР и тем отвлечь мировое сообщество от своих преступлений во Вьетнаме.
Приметы времени. А что в ресторане «поплавок»?
– Что-то наш спортсмен пропал, – волнуется Виктор Иванович.
– Водки мало выпил, вот и пронесло его от жирного, – грубо шутит Юра.
– Не-а-а, – привычно тянет Коля финн, – Он пошел на воздух. Там хорошо. Там свежо.
Что же, Коля говорит верно. В ресторанном зале накурено, не продохнуть.
– Вы, парни оставайтесь тут, а я пойду, поищу нашего Бориса.
Бориса Бродова Виктор Иванович нашел в закутке за гардеробом. Там бывший ученик товарища Прозорова стоял в обнимку с официанткой, которая и обслуживала их столик. Если руки юноши обнимали стан женщины, то её руки находились значительно ниже талии Бориса.