Роман с фамилией

Кердан Александр Борисович

В доме Августа я безвылазно провёл почти две недели.

Всё это время врачи боролись за жизнь Цезаря, а я помогал секретарям разбирать и переписывать бумаги.

Августа никогда не отличался особо крепким здоровьем, но на этот раз болезнь его оказалась крайне опасной и, похоже, даже смертельной.

Мне поручили сделать копии списков родословной самого Августа, его дочери Юлии, супруги Ливии и её детей. А это верный признак того, что ближнее окружение Цезаря всерьёз озаботилось вопросом о наследнике.

По римским законам единственная дочь Цезаря Юлия

наследовать власть не могла, это право принадлежало лишь родным сыновьям, которых у него не было… Да, у Августа были пасынки, но к кому из них перейдёт власть в случае смерти Цезаря, оставалось неясным. Август до сего дня не определился с завещанием, что могло вызвать волнения в народе, кривотолки в Сенате, а то и привести к государственному перевороту.

Необходимо было срочно сделать выбор.

Уже через пару дней Пол, под диктовку Ливии, написал текст указа о назначении принцепсом своих преемников, и Август слабеющей рукой подписал указ и передал свой перстень с печатью Агриппе…

Мы с Таллом делали копии с этого указа, поэтому раньше других узнали, что своими наследниками Август определил Друза и Тиберия, а до их совершеннолетия полноту управления государством поручил верному Агриппе.

Наследники указывались именно в такой последовательности: сначала – младший пасынок Друз, а старший – Тиберий только во вторую очередь. И хотя в этом просматривалась явная несправедливость, но даже Ливия, всегда отдававшая предпочтение старшему сыну, приняла завещание как должное.

Жрецы уже начали подготовку к похоронному обряду, и всё в домусе погрузилось в траур, но Август неожиданно пошёл на поправку.

Перелом наступил тогда, когда Антонию Мусе пришла мысль лечить больного не общепринятыми горячими ваннами, а, напротив, ледяными. Вторым действенным и спасительным средством оказалось голодание. Цезаря несколько дней кормили только свежими листьями салата и давали обильное питьё. И Август вдруг пошёл на поправку.

Придя в себя, он первым делом приказал Агриппе вернуть его императорский перстень…

А ещё через несколько дней, когда угроза жизни Августа вовсе миновала и он начал вставать с постели, всем невольным гостям домуса позволили покинуть его.

На улице я, как будто впервые, увидел небосвод – голубой и яркий, вдохнул всей грудью свежий ветер, порадовался ласковому шелесту листвы на серебристых тополях.

Меня окликнул Тит – мой давний знакомый, переписчик из римского зала библиотеки Поллиона. В дни, когда я вёл уроки, он обычно помогал Агазону.

– Слава богам, ты наконец объявился… Уже третий день караулю тебя и прошу вызвать… А эти солдафоны, – он кивнул в сторону преторианцев, стоящих на часах с каменными лицами, – всё время отказывают…

– А что случилось? – Его тревога передалось мне.

– Старый Агазон очень плох. Несколько дней не встаёт со своего ложа, отказывается от еды и питья, бредит и клянёт всех богов… А когда приходит в себя, всё повторяет твоё имя, зовёт, боится, что не успеет проститься навеки…

2

Агазон

прощался со мной «навеки» уже в который раз. Случалось это тогда, когда старый грек выпивал лишнего.

Надо сказать, что в последнее время он стал ярым поклонником идей Эпикура. Однако из обширного философского наследия своего земляка, включающего и учение о природе, и канонику, и этику, культивировал любовь к уединению и к питию…

Следуя этому принципу, пил он всегда в одиночку, употребляя вина без разбору: дешёвое ретийское и дорогое цекубское, редкое для здешних мест масикское и популярное среди римлян фалернское. Не отвергал и слегка горчащее иберийское, привезённое из солнечной Испании, и кисловатые на вкус вина с севера. Если же он чему-то и отдавал хоть какое-то предпочтение, так это греческим винам: белому косскому, за целебные качества называемому «эскулаповым», и нежному на вкус линдскому с острова Родос. Но и тут говорить о пристрастии не совсем верно – выпивал Агазон столько, что вряд ли мог разобрать вкус и цвет того, что поэты воспевают как забродивший сок янтарной лозы.

В первый раз, узнав, что мой старший друг и наставник находится при смерти, я помчался к нему со всех ног. Я бежал с такой скоростью, что обогнал бы, наверное, знаменитых олимпийцев.

Запыхавшись, примчался в библиотеку и сразу прошёл в его «закуток» – небольшую комнату, примыкающую к дальней стене греческого зала и служившую Агазону жильём.

В стеснённом воздухе замкнутого пространства витали винные пары, такие густые и тяжёлые, что мне стало дурно. Я распахнул окно и огляделся.

В комнате царил жуткий кавардак. На трёхногом столике подле кровати стояли пара пустых кувшинов, глиняная кружка с вином, рядом лежали несколько маслин, корка ржаного хлеба и надкусанное яблоко. Ещё два опустошённых сосуда валялись на полу среди груды брошенных тут же одежд.

Агазон, явно навеселе, безмятежно возлежал на узкой кровати в углу.

– А-а-а, пришёл… – увидев меня, заплетающимся языком пробормотал он и тут же выдал цитату из своего любезного Эпикура: – Всегда работай, юноша! Всегда! Л-люби работу и веселье! Не жди от людей благодарности и не огорчайся, когда тебя не благодарят… Предпочитай наставление вместо ненависти, а улыбку вместо презрения… Из колючей крапивы извлекай нитки, из горькой полыни – лекарство… Нагибайся только затем, чтоб поднять павших… Зап-помни: ум выше самолюбия. Спрашивай себя каждый вечер, что сделал ты хорошего. Вещами не дорожи. Вещи – пр-рах! Имей перед собой книгу, цветок в саду и амфору с вином в погребе…

Он начал жаловаться на свои болезни, вдруг сбившие его с ног, на внезапную слабость, слепоту и глухоту, предлагал мне попробовать вина и обиделся, когда я отверг это предложение…

Когда он протрезвел, я спросил:

– Зачем ты губишь себя, учитель?

Он даже не заметил столь почтительного обращения и сердито пробубнил:

– Ты ничего не понимаешь… У старости есть одно непреложное право – не стыдиться потакать своим слабостям, ибо завтра этой возможности у неё может и не быть вовсе…