Роман с натурщиком
Шрифт:
Сварив напоследок — по рецепту Шона — кофе, Сирил гордо расставила блюда на кухонном столе.
— Ого, прямо слюнки текут! Я голоден как волк! — провозгласил Шон, бросив взгляд на свою тарелку.
Сирил расхохоталась.
— Да-да, я знаю, что это затертое сравнение, но нисколько не стыжусь его! — запальчиво заметил Шон.
— Боже, не в этом дело, Шон! Ты сейчас всего-навсего разрушил мое представление о тебе как об огромном золотогривом льве. — Она обвила его руками за шею, уткнувшись носом в свежевымытые влажно-рыжеватые волосы.
От
— Все правильно — ты мне положила львиную долю бифштекса, — проворчал Шон. — Слава Богу, за плечами у меня напряженные трудовые выходные, а то бы пришлось беспокоиться об объеме талии.
— Ничего, есть масса способов сбросить лишний вес.
— Например?
— Например, бег трусцой по песчаному пляжу.
С воплем удовольствия Сирил увернулась от руки Шона, попытавшейся шлепнуть ее по заду. Потом, косясь на него и время от времени снова начиная хихикать, она умяла содержимое своей тарелки. Шон ел не отрывая от нее взгляда и тоже иногда громыхал, заходясь смехом.
Когда они поели, Сирил с небрежным видом взяла бланки, заполненные Шоном, и впилась в них глазами.
— Шон, у тебя докторский почерк, я ничего не могу разобрать, — посетовала она, вглядываясь в мелкую торопливую скоропись.
— Мне не терпелось поскорее сесть за стол, но если тебя это не устраивает, я перепишу все печатными буквами, — предложил он.
— Нет, я, конечно, разберусь, хоть это потребует некоторых усилий. Если бы учителя, учившие тебя писать, видели результат своего труда, они бы поседели.
— Они и без того были седыми, эти суровые леди, и кроме того обожали бить по рукам линейкой. Какой почерк после такого воспитания может быть у ученика? — засмеялся он.
— Шон О'Кейси Стивенс? — приподняла она брови, разобрав наконец почерк.
— Да, родители решили увековечить в моем имени девичью фамилию матери.
— Так вы родственники? — спросила Сирил, намекая на ирландского драматурга Шона О'Кейси.
— Насколько мне известно, они меня не усыновляли, — саркастически заметил Шон, но Сирил пропустила его выпад мимо ушей: ей вдруг стало стыдно за свою студенческую подколку.
Шон, разумеется, даже не понял ее литературной реминисценции. Какого черта она вообще начала играть с ним в литературные шарады? Разве ей не наплевать на разницу в их образовании и интеллектуальном багаже?
Увы, старые привычки, очевидно, умирают не сразу и в муках… Сирил долго жила, обожествляя своего талантливого отца, Джона Адамса, и свысока поглядывая на нежную, кроткую мать.
И лишь когда ей исполнилось семнадцать, Сирил, сложив воедино результаты своих жизненных наблюдений, поняла вдруг, что высокомерность отца проистекает из его стремления скрыть свою несостоятельность. Устыдившись, Сирил немедленно изменила отношение к матери, впервые обретя подобие взаимопонимания с нею.
Но полностью оценить безмерную интеллигентность матери Сирил
Чего Сирил не понимала, так это почему рецидив высокомерия посетил ее именно сейчас. Единственная правдоподобная версия — она пытается отомстить Полу Джордану, вставляя шпильки Шону… Нет, это было бы слишком нечестно с ее стороны, что бы ни говорили по этому поводу Фрейд и его психоанализ!
Сирил знала одно: после всего, что произошло между ней и Шоном этим вечером, нельзя позволять, чтобы дурные замашки из прошлой жизни отравляли их доверительные, выходящие за рамки дружбы отношения. У Шона было много куда более ценных качеств, чем рафинированное краснобайство и охота к отвлеченным беседам на литературно-исторические темы. Он, если уж на то пошло, был самым ласковым из всех, с кем ей приходилось сталкиваться, и даже в минуты безумной страсти оставался предан заботе о ней, ее чувствах, ее благополучии.
Его исключительная физическая сила смягчалась нежностью, а жизненный — и интимный — опыт компенсировал Сирил недостаток своего. Те жаркие, дерзкие, откровенные признания, которые он шептал ей на ухо в моменты апогея страсти, помогали ей увериться, что и она способна дарить ему такое же наслаждение…
Но самое главное — Шон помог ей преодолеть внутреннее ожесточение на жизнь и прежде всего на мужчин, помог избавиться от наваждения, превратившего ее личную жизнь за эти четыре года в непрерывный кошмар. Как бы ни сложились потом их отношения, за одно это она была бесконечно благодарна ему!
— Эй, кьерида, даю сентаво за то, чтобы знать все твои мысли!
Сирил вздрогнула — и от внезапного вопроса, и от безупречного испанского произношения, которым сейчас щегольнул Шон.
— А Стивенс — это разве ирландское имя? — спросила она, чтобы хоть что-то сказать в ответ.
Шон пристально поглядел на нее.
— Будем считать, что ирландское. В первом поколении. Папаша мой сошел с корабля на берег в сорок шесть, и с каждым годом его ирландский акцент лишь прогрессировал. Сын, как видишь, пошел в этом дальше родителя, — сказал Шон, усмехнувшись.
— Так ты, если быть точным, не Стивенс, а Сиэн? — блеснула знанием ирландских имен Сирил.
— Совершенно верно. Именно так пишется моя фамилия в свидетельстве о рождении. Но мне надоело с детских лет объяснять окружающим, что меня зовут не Стивенс, а Сиэн, и я пошел по легкой дорожке — стал англосаксом.
— Кстати, если речь зашла о произношении, то твой испанский просто блестящ. Ты можешь бегло говорить на нем?
— Ну… можно сказать да, а можно — и нет, — откликнулся Шон. — От матросов, с которыми мне приходилось плавать, я нахватался самых разных словечек и выражений на всех языках мира, но не уверен, что они подходят нежному женскому уху.