Роман с пивом

Римминен Микко

Маршал встал, потянулся, снова сел на скамейку и сказал:

— Как же хорошо, что я не послушался маму и не пошел в адвокаты.

У Хеннинена во время рассказа пересохло во рту, а потому пришлось сделать добрый булькающий глоток пива.

— Ты сказал то же самое, когда я в прошлый раз рассказывал, — вспомнил он.

— Так а что же тут еще скажешь, — пожал плечами Маршал и посмотрел на песочницу, в которой мамаша тщетно пыталась выковырять изо рта у дитяти какой-то большой темный предмет.

— Отлить бы надо, — сказал Жира. Но видно, потребность оказалась столь велика, что времени на размышления

практически не было, поэтому он спешно поднялся и шмыгнул в кусты.

Благоприятный прогноз погоды сменился бурной трансляцией футбольного матча на непонятном языке. Но даже он не смог всколыхнуть жаркого воздуха, что плотной пеленой повис между домами и окутал собой весь парк. Растения и старики на лавочках мерно качали головами, похоже, что между ними шло какое-то соревнование на звание лучшего овоща. Мамаша в песочнице устала сражаться со своим отпрыском, пихнула его под мышку и ушла. Красная качалка, изображающая рыбу, верхом на которой и сидел этот малыш, продолжала после их ухода печально вздрагивать, нервно подпрыгивая на пружинистой синей ноге. По длинной узкой улице, огибающей парк, ездила кругами ослепительно блестящая вместительная иномарка немецкого происхождения. И если смотреть на нее долго, то через некоторое время начинало казаться, что она и парк стоят на месте, и только дома вокруг кружатся.

В соседних кустах послышался шорох, и на свет вылез Жира, задумчиво проверяя состояние своей ширинки; он был похож на изголодавшегося маньяка, живущего в лесу и страдающего перманентным утренним похмельем. Он влез за стол, посидел немного и снова стал что-то старательно вырезать.

— Я чуть не нассал кому-то в спальню, — сообщил он.

— Пошел бы на кухню, — сказал Хеннинен. — Кстати, я рассказывал вам, как я однажды ссал с этим, как бишь его звали…

— Рассказывал, — сказал Маршал.

— Угу, не надо, не рассказывай больше.

— Ну, нет, так нет. А я рассказывал… хотя ладно. А знаете что? Мне почему-то вдруг ужасно захотелось любви.

— У, мой мальчик, — усмехнулся Маршал. — Она у нас теперь только по талонам.

Все снова замолчали, а Хеннинен надулся. Он выковыривал из нагрудного кармана платяные катышки и выкладывал их в ряд на столе. Жира наблюдал за божьей коровкой, ползущей по краю скамейки. Маршал застыл на месте, словно это оцепенение могло как-то примирить его с чувством вины, внезапно захлестнувшим все его рецепторы, и было напрямую связано с тем холоднокровным отрицанием любви, о котором он только что говорил.

Неожиданно над их головами послышался отчаянный крик чайки, и через секунду на стол шлепнулась противная бело-серая масса, самая жидкая часть которой отскочила от поверхности стола и мягко приземлилась на левый рукав черной куртки Хеннинена.

— Спасибо, — сказал Хеннинен и вытер пятно другим рукавом.

— Мне тут пришла мысль, — засмеялся Жира, — только не обижайтесь, я вдруг подумал, что она у нас теперь по панталонам.

— Кто?

— Ну, любовь.

— Да уж.

— Да ладно вам, ведь здорово придумал. Не обижайтесь.

— Но коли уж эта тема не вызывает бурных восторгов у населения, — проговорил Маршал, — осмелюсь спросить, и что дальше?

— Мне по-прежнему хочется любви.

— А мне хочется чем-нибудь заняться, — ответил

Жира. — Или, по крайней мере, хочется, чтоб захотелось.

— Хочется вроде как перейти к началу нового начинания, — сказал Маршал.

— Хочется вроде как сделать, пока не загремело, и облизать, пока не капнуло.

Когда наконец-то вошли в раж, все завертелось словно само собой. Враз были собраны все пустые бутылки, часть которых оставалась еще от прошлых посетителей, получился целый пакет, все окурки были аккуратно зарыты в мягкий песочек, казавшийся при ярком свете солнца совсем прозрачным, потом встали, постояли и еще немного постояли. Когда стояли, почему-то захотелось вдруг сказать, что надо же, они даже и не заметили, но потом пришла мысль, что после этого надо еще что-то сказать, какое-то продолжение, но в голову ничего не приходило, а потому стояли молча.

— Ну, полетели, — вздохнул Хеннинен.

— Это, а куда летим-то? — спросил Жира.

— Но ёксель-моксель, трын тебе в задницу, ну нельзя же так, — воскликнул Маршал. — Мы же уже встали. Что, опять будем два часа гадать и препираться?

— Да мне-то какая разница, — сказал Жира.

— Здесь все не так сложно, — успокоил их Хеннинен. — Отсюда, куда ни пойди, все равно под гору, так что давайте уже сплавляться.

Стали сплавляться. Как-то так получилось, что для сплава выбрали тот же самый путь, по которому, собственно, и пришли, он казался надежным и проверенным, и спускаться по нему было гораздо легче. Прошли мимо пекарни, она уже вновь открыла свои двери, исчезла и кошка с крыльца, а вот зеленые мошки, напротив, все так же жужжали в кустах — хоть что-то в этом мире не меняется. Осторожно пересекли тихую улицу, словно на ней спал громадный хищный зверь, которого боялись разбудить, и пришли наконец в другой парк, который можно было бы назвать своеобразным придатком Верхнего парка или, по крайней мере, частью обширной парковой зоны. В любом случае склон здесь был очень крутой.

Хеннинен пнул попавшуюся под ноги пивную пробку, она подскочила и весело запрыгала вниз, как маленькая гремящая пылевая капсула. Споткнувшись о бугорок, похожий на кожный прыщик, она неожиданно изменила направление своего движения и взмыла высоко вверх, оказавшись, таким образом, в лучах яркого солнца, небывало засияла и, казалось, на несколько секунд застыла в воздухе. Глаза, ослепленные этим блеском, еще долго не могли свыкнуться с увиденным, а потому дальнейшая судьба пробки осталась неизвестной.

— Вот это да, — сказал Хеннинен.

— Потустороннее явление, — сказал Жира.

— Скорее по-эту-стороннее, — сказал Маршал.

— Просто стороннее, — сказал Хеннинен, потом подумал и добавил: — Или просто странное.

В тени больших, почерневших от жары кленов было неожиданно сумрачно и тихо, словно кто-то темный и холодный только что побывал здесь. На соседней площадке какой-то страшно обиженный малыш пробовал на вкус железную перекладину для выбивания ковров — он, похоже, уже вовсю ждал зимы. Наконец этот порядком уже надоевший спуск закончился, и земля снова стала ровной. Теперь оставалось только пройти немного вперед до улицы Хельсингинкату, а там между двух гранитных домов спуститься вниз по лестнице, на которой всегда восседали асоциальные личности.