Роман с Полиной
Шрифт:
Так война, затеянная столько лет назад русским царем против маленького независимого народа, отрыгнулась на мне. Я все понимал про них, уже 200 лет наши воюют с ними, я помнил, что писал про них Пушкин, типа «для кавказца убийство — простое телодвижение». Что писал Лермонтов, который сам был «кавказцем» и знал их получше многих — «…злой чечен ползет на берег, точит свой кинжал». На зонах мне попадались ребята, которым на срочной еще при Советах выпало служить с ними в стройбате, они говорили про них — «звери».
Не мое это дело. Если они звери и мы
Вначале они вели себя довольно вежливо. Они велели водителю ехать за джипом, мы свернули на проселок и вскоре затерялись в низине между двух сопок.
Их главарь, красивый рыжеватый парень предъявил свой расклад:
— Господа русские! Мы, солдаты свободной Ичкерии, не питаем лично к вам никакой вражды, хотя, согласитесь, можем питать. Группа наших товарищей захвачена вашими фээсбэшниками в плен. Поэтому мы вынуждены взять вас в заложники. Если ваши согласятся обменять вас на наших, вы будете живы, если не согласятся, будем виноваты не мы, а ваши, которые всегда вас закладывают и продают.
По поводу окончания последней фразы я не стал бы с ним спорить, я давно знал, что это так. Я подумал, хрен с ними, это не моя война. Хотя если по-честному, я никогда особенно не любил всяких этих крикливых жителей гор, как-то так сложилось в нашей российской жизни, что они всегда помыкали нами и давили нас, русаков. Может быть, и остальные думали так же, потому что все, даже морские офицеры, их было пять человек в нашем автобусе, не возражали.
— Вот и до нас докатилось, — вздохнула некая тетка, сидевшая позади нас с Полиной.
— Господа офицеры, прошу подготовить свои документы; если вы плавающий состав, претензий не будет, если кто-то морской пехотинец, извините, ваш батальон воевал в Ичкерии… — гортанным голосом объявлял главарь.
— Плавсостав легко отличить, у нас шевроны на рукаве, — сказал кто-то из них, я не успел разглядеть кто именно, но мне стало стыдно за этого говоруна.
— Начнем с вас, руки на затылок, на выход, — главарь показал на сидящего во втором ряду капитан-лейтенанта.
Тот встал, нехотя положил на затылок руки, пошел к выходу. Я посмотрел — согнутая спина, узкие плечи — как он попал в офицеры?
— Мама, я писать хочу, — захныкал мальчик, сидящий через проход от нас.
— Пописать ребенку можно? — спросила мама, подняв, как примерная школьница, руку.
— Всем будет можно, — пообещал красавец, и тут случилось то, чего я больше всего боялся, он увидел Полину и заулыбался ей. — Будем выходить группами по пять человек. Вы… вы…
— Ссутулься, одно плечо подними, руку выверни и тряси, изо рта пускай слюни, — зашептал я Полине. — Когда пойдешь, ногу чуть-чуть волочи, будто хромая.
— Зачем? — удивилась Полина. Она, конечно, попала в первую пятерку и конечно же не сутулилась. Должен сказать, она всегда была хороша, просыпающееся в ней материнство сделало ее неотразимой.
Главарь просто вспыхнул, когда она встала и, гордо подняв красивую голову, пошла к выходу.
— Красивый девушка, хочешь, будешь
— У меня уже есть муж, — почему-то жизнерадостно, что мне совсем не понравилось, возразила Полина.
— Отпусти ее, — сказал я ему и тоже встал.
— Сядь, — сказал он и повел в мою сторону ствол с «ПББС» на конце. — Сидеть! — рявкнул он, потому что тому, кто семь лет командовал зонами, западло было садиться, когда велят.
Я не сел, его зрачки полыхнули гневом, и он чуть-чуть придавил спусковую скобу.
— Это мой муж, не надо кричать на него, — заступилась за меня Полина, что было совсем западло.
— Зачем тебе муж? — засмеялся красавец, так и не отпустив ее руку. — Скажи, я сильно нравлюсь тебе?
— Отпусти ее, — повторил я, чувствуя, что у меня уже кружится голова и сейчас что-то будет.
— Ахмед, разреши, я пристрелю его, как собаку, — сказал обкуренный молодой чечен и навел на меня свой «Кедр».
Сквозь покидающее меня сознание я вспомнил одного мужика из своей зоны, который прошел Чечню и которого посадили свои, чтобы за это их полюбили чужие. Он рассказывал мне за чифирем, что «грачи» во время рейдов захватывают славянок по две-три девушки на бандгруппу из двенадцати человек, затрахивают до смерти и сбрасывают в ущелье. А другие, будто бы мирные, «чехи», которые живут в городах, отлавливают им девиц, накачивают водкой с наркотой и под кайфом переправляют в горы. Ах, как давно мне хотелось разобраться с этим. Но сейчас я больше всего хотел, чтобы все кончилось мирно. Поэтому я спокойно и вежливо повторил:
— Отпусти ее, надо поговорить.
— Говори здесь, — презрительно бросил главарь.
Я представился, мне до сих пор становится стыдно, едва я вспоминаю это:
— Я — Толян Московский, — я расстегнул ворот и, как последняя дешевка, показал свои звезды, так я парился, чтобы кончилось все путем.
Но нельзя дешевить перед падалью.
— Да пошел ты, козел русский, — сучара презрительно пнул меня в голень носком шнурованного ботинка.
Вор в законе не имеет права прощать оскорбление. Оскорбленный вор хуже пидора, если он тут же не отомстил обидчику. Я отклонился вправо, ткнул левым локтем в его крепкую шею, схватил сильную волосатую руку со сжатым в ней «Кедром» приемом, которому меня научил Жора Иркутский, вывернул ствол, уткнув в его поджарое брюхо, и его же рукой выпустил в него половину обоймы. Тут и офицеры, бывшие в нашем экспрессе, кинулись на террористов.
Схватка была короткой. С нашей стороны погибли трое, и среди этих троих Полина.
Отзвенели дубовые листья в лесах, в которых мы не бывали…
Отплакали росы, по которым не ходили мы босиком…
Раскрылся большой северный путь.
Отошли мои лучшие дни.
Начатая кем-то война, в которой у меня не было никаких интересов, отыгралась на мне. Кого мне за это благодарить — этих сумасшедших обкуренных пацанов, которых мы здесь укокошили и которым, будем уже, наконец, честными, есть за что нас ненавидеть? Царя-батюшку Александра I, так царство ему небесное, он раскаялся и стал старцем Федором Томским? Или тех, кто правят нами последние 18 лет? Кто мне скажет, кому мне сказать свое «спасибо»?