Роман с языком, или Сентиментальный дискурс
Шрифт:
«…И рука подлецанажимала эту грязную кнопку звонка…» (курсив не мой, а цитируемого автора). Совсем она не грязная, даже белая. И насчет «подлеца» — не надо: я, в отличие от некоторых поэтических завсегдатаев подобных заведений, здесь только во второй и, надеюсь, в последний раз. Сразу начнем разговор с установления другого способа связи: уверен, что и неделю назад Настя поведала бы мне свои координаты, помимо рабочего, так сказать, телефона. Сильно стучит сердце — уже не от страха и даже не от стыда: пусть смотрит на меня своим глазком черная железная
На восточное радушие руководительницы предприятия отвечаю со сдержанной строгостью: «Добрый день. Я к Насте».
В рысьих глазах вижу усмешку, но сейчас я неуязвим для иронии, чьей бы то ни было: можете хоть снимать меня скрытой камерой и показывать потом всем моим знакомым, — мнение этой ограниченной аудитории меня не так уж волнует.
Сажусь, как и в первый раз, в зрительское кресло и жду появления своей рыжей инженю. Однако в комнату входит и на демонстрационный диван садится легко одетая блондинка, совершенно незнакомая. В ту же секунду ведущая начинает озвучивать как будто заранее написанный и наизусть выученный текст:
— Видите ли, у Насти неожиданно изменились обстоятельства и сегодня она не сможет прийти. К вашим услугам Яна (представляющий жест в сторону блондинки) — и… я. Вот-вот подойдут еще две девушки, примерно такой же комплекции, как Настя. — Тут она грациозно опускает свою попку, обтянутую белыми шортами, на тот же диван. А, так она играющий тренер — или режиссер. Или даже драматург, с успехом сочиняющий несложные пьесы для лопухов-клиентов.
— А когда же будет Настя? — пытаюсь я действовать по своему сценарию. Уйти я всегда успею, а своего буду добиваться любой ценой!
— Не раньше, чем на следующей неделе. Не денется никуда ваша Настя. Успокойтесь, отдохните. Надеюсь, вы у нас не в последний раз.
Нет, товарищи, это никуда не годится! Опять, как при советской власти, за меня решают, чего и кого я должен желать. А эта турчанка еще к тому же абсолютно убеждена в своей неотразимости и, по видимости, без проблем подчиняет себе людей обоего пола. Такая могла бы и моим институтом командовать — только не согласится, конечно, за нашу зарплату. Интересно было бы с ней поговорить за жизнь, только не здесь, а на нейтральном поле, да и, объективно говоря, есть у нее, помимо разреза глаз, еще и пропорции, осанка, даже предпосылки изящества. Но назло ей, да к тому же за свои трудовые я позволю себе быть субъективным. Хотя бы здесь должен действовать принцип свободного выбора! Я выбираю Яну! Вот так!
Уединившись с Яной, мы исполняем роли, диктуемые ситуацией. Ее медленное тело еще сохраняет утреннюю свежесть, только что вымытые волосы источают простенький аромат шампуня. Но, конечно, девушка вполне заурядная, что обнаруживает и наш с ней взаимно-вежливый диалог. Яна родом из Липецка, где выучилась на товароведа. Ведая, какой товар теперь самый ходовой, приехала в Москву. Снимает неподалеку комнату, раз в месяц ездит в родной город отдохнуть на два-три дня. «Друг» имеется, он на несколько лет ее старше, чем-то торгует. Главная цель — заработать на квартиру. Как, в общем-то, у всех теперь.
— Надеюсь, у вас это получится и все будет хорошо, —
— А с Настей вы хорошо знакомы?
— Да нет, она ведь здесь не очень часто бывала.
Почему «бывала», почему в прошедшем времени? Скрывая легкий ужас, выведываю у Яны совсем еще свежие подробности конфликта между Настей и Зухрой — так зовут начальницу. Амбал-охранник, дежурящий в соседней квартире («сейчас его еще нет, он обычно приходит часам к пяти»), потребовал от Насти услуг на, так сказать, общественных началах. Та воспротивилась, а Зухра предложила ей на выбор: либо ублажать стража за ту же зарплату, либо покинуть заведение. Поскольку ни в каком КЗоТе подобные коллизии не предусмотрены, то спор оказался неразрешимым. Насти не было в салоне уже три дня, и звонить она тоже не звонила.
Что же делать, черт возьми? Рассеянно проведя взглядом по круглым веснушчатым плечам Яны, машинально уставившись в ее легкую, робкую грудь, начинаю сосредоточенно соображать. Пишу на клочке бумаги номер своего телефона. Да, но кто я? Не совсем «Алексей», которым по глупости назвался, а имя «Андрей» Насте ничего не скажет и может сбить с толку. Остановимся на Алексее — все равно ведь сам трубку подниму.
— Яна, я вас очень-очень прошу в случае появления Насти передать, чтобы она позвонила по этому номеру.
Подкрепить просьбу мне решительно нечем, но хотя бы успел ее сформулировать. А то Зухра уже стучит в дверь:
— Задерживаетесь!
— Да мы просто разговариваем! — спешит оправдаться Яна, набрасывая на голое тело вульгарно-цветастый халатик, подобный тем, какие напяливают поверх нормальной одежды продавщицы в магазинах.
Ну что, можно на нее положиться? Так ведь положился уже, а больше не на кого. Сам спешу выбраться в коридор, чтобы не навлечь на своего единственного агента неприятностей, не вызвать лишних к ней вопросов.
— Если так понравилось, то еще приходите, — издевается вдогонку гостеприимная хозяйка.
— Непременно, — отвечаю, пытаясь придать интонации высокомерную двусмысленность, хотя в такой ситуации амбициозничать, прямо скажем, нелепо. Все-таки стихотворение, с которым ты спорить пытался, правильно называлось — «Унижение». Тебя унизили.
И каково после всего этого домой возвращаться? Чего ждать от так называемой Жизни?
XXV
Об институте вообще не говорю, он окончательно превращается в забытую деревню. Барин-директор иногда о ней вспоминает и откуда-нибудь из Миннеаполиса предостерегает меня от подписания сомнительных договоров и соглашений. А на усадьбу нашу покушаются со всех сторон: китайский ресторан хочет арендовать один этаж и притом кормить сотрудников института льготными обедами, палочки для еды обещают выдавать совсем бесплатно; клуб шейпинга, если мы его к себе впустим, берется придать изящные формы всем нашим необъятным сотрудницам; международное общество по борьбе за долголетие гарантирует нам всего за четыре комнаты доживание до лучших времен. Последний проект наименее популярен в нашем коллективе: лозунгом дня стало элементарное выживание.