Роман в социальных сетях
Шрифт:
— Садись, майор, — вызвал его за дубовую дверь полковник. — Тут такое дело — осенний набор на носу, ну, в общем, ты понял…
Полковник был толстый, он задыхался, и у него не хватало слов.
— Надо проинспектировать призывные пункты, — закончил за него Матвей Галаган, подумав, что опять выбрали его, будто не было офицеров моложе.
— Точно. Проверишь призывников, списки там, короче ты понял…
— Когда прикажете ехать?
— Через неделю.
— Есть! — поднялся Матвей Галаган. — Машину выделите?
Полковник тоже поднялся, покраснев от натуги.
— Тут это как раз генерал из Москвы прилетает — встретить надо, эскорт и все такое…
— Короче, своим ходом?
— Ну, ты понял.
«Жирный боров! — закричал про себя Матвей Галаган, прикрывая тяжелую дверь. — Вот получу деньги и пошлю тебя далеко
До конца дня он ходил готовый сорваться по любому поводу, бросить все, не дожидаясь наследства, но к вечеру остыл. В конце концов, он не первый раз ездит с подобным поручением, у него есть опыт, может и правильно, что выбрали его? Ничего не случится, успокаивал он себя, даже лучше сменить обстановку, отвлечься от гарнизонной рутины. Матвей Галаган представил новые лица, молодых ребят, которые напомнят ему время, когда он был курсантом, офицеров на призывных пунктах, стоящих навытяжку перед инспектором, и добродушно улыбнулся. Дома он приготовил себе чай, выпил два стакана, уже со смехом вспоминая жирного полковника, и снова вернулся к приятным мыслям о том, как сможет распорядиться деньгами. Он подумывал тайно перевести деньги сослуживцу, с которым ждал вместе автобус, но решил, что после их разговора тот непременно обо всем догадается. А Матвей Галаган не хотел огласки. «Завидовать будут, — развалившись в кресле, думал он. — А черная зависть порчу наводит». И, расхохотавшись, постучал по деревянному подлокотнику: «Совсем обезумел, я же, тьфу-тьфу, не суеверный». Отвернувшись, он долго смотрел в окно, за которым уже плыли вечерние сумерки, загонявшие в подъезд припозднившихся жильцов, а когда залез в Интернет, подумал вдруг стать тайным благодетелем. «Переведу деньги в группу, пусть делают, что хотят». Он пожалел, что опоздал, и уже не сможет выкупить у «Раскольникова» голову Авеля, не сможет помочь «Модесту Одинарову», которому сочувствовал, как такому же одинокому, как и он сам. В то, что Модест Одинаров жив, Матвей Галаган не верил, посчитав перемену его ника дурным знаком. Незаметно для себя он пробежал глазами пост «Афанасия Голохвата»:
«Жить перед революцией как весной когда сам воздух пьянит Кто не испытал этого в юности, тот не поймет А кто пережил, но не понял тому лучше и не родится Революция Пусть в котле ее страстей сгорят мечты надежды грандиозные планы пусть истлеют они углями разочарования усталости и обмана И пусть потом восторжествуют убогая расчетливость старческое брюзжание и житейская мораль пусть опять все поглотят страх лицемерие и скука Но были же мгновенья счастья»
Матвей Галаган откинулся на спинку кресла: «Дать ему, что ли, на революцию?» Он закрыл глаза, и ему было приятно ощущать свое могущество, будто нашедшему бутылку с джином.
«Счастье? — писал «Афанасию Голохвату» «Иннокентий Скородум». — Что такое счастье? Природа его не знает, эта категория слишком человеческая».
«А, по-моему, все просто, — подключилась «Ульяна Гроховец». — Счастлив, кто не замечает ада вокруг».
«Почему «ада»? Кто не замечает ничего вокруг», — уточнил «Иннокентий Скородум».
Это понравилось «Модэсту Одинарову» и «Зинаиде Пчель».
Матвею Галагану захотелось вступиться за «Ульяну Гроховец», к тому же он неожиданно обиделся, приняв замечание на свой счет. «Ложь! — вспыхнул он, поняв, что прожил с широко закрытыми глазами. — Слепота не дает счастья!» Ему уже расхотелось делиться деньгами, теперь он решил, когда получит, тратить их на себя, а пока не носиться с ними, как с писаной торбой. В приступе решимости он, подражая молодежному сленгу, написал «Ульяне Гроховец» в чат:
«Привет! Не бери в голову, ты крутая девчонка, а они лузеры. Давай знакомиться: Матвей, твой давний поклонник. Как насчет островов? Я, конечно, не мулат, но, может, и к лучшему? По-моему тебе пора отдохнуть от всех этих занудливых модэстов одинаровых. Ехать предлагаю в складчину: мои расходы, твое — обаяние. Так мне бронировать гостиницу?»
Помедлив, Матвей Галаган прикнопил смайлик и нажал «Отправить».
Выйдя из Сети, он задрал матрас, аккуратно разложив брюки, разгладил их руками с появившимися морщинам, повесил рубашку на спинку стула, и уткнулся в подушку.
«А как там сестра? — засыпая, подумал он и пожалел, что не спросил у адвокатов ее адрес. — В следующий раз узнаю». Он вспоминал, что сестра считала себя умнее, и улыбнулся.
Полина Траговец к этому времени
«Заманчивое предложение, — отстучала она на другой день. — Но я не нарушаю правил дорожного движения, а на личные встречи в группе висит запретительный знак. Когда припаркуюсь в другом месте, напишу обязательно, надеюсь, все останется в силе».
Написав «Ульяне Гроховец» Матвей Галаган испугался своей решительности. А вдруг примет приглашение? Придется тащиться, черти куда. Он уже раскаивался в своем предложении, воображая незнакомую женщину со своими привычками, капризами и представлениями, под которые придется подстраиваться. Так что, получив отказ, Матвей Галаган с облегчением вздохнул. Он был доволен тем, что преодолел себя. «А все же хорошо, что мы не увидимся», — опять подумалось ему про членов группы с их ни к чему не обязывающими отношениями. Из всей группы он хотел встретиться лишь с «Раскольниковым», в котором видел родственную душу и с которым, как ему казалось, нашел бы общий язык. Но «Раскольникова» исключили из группы, и он больше не напоминал о себе.
Дома Матвей Галаган убеждал себя, что деньги ничего в его жизни не поменяют, и думал служить до пенсии, а в гарнизоне считал дни до того, как пойдет в контору. «Странно, — глядел он на своих солдат, — разбогатеть мечтали они, а деньги свалились мне. Какой в этом смысл?» Домой идти не хотелось, и сразу за воротами военного городка Матвей Галаган зашел в бистро со «стоячими» столиками. «Деньги — это свобода, — глядел он на высокий длинный забор с колючей проволокой. — Молодым ее не вынести, потому что свобода — это пустота со страхом пустоты, это ответственность перед собой, а значит одиночество». Вспомнив сестру, Матвей Галаган стал гадать замужем ли она до сих пор, и как отнесется к нему, если он вдруг нагрянет, поселившись где-нибудь поблизости. С этими мыслями он быстро набрался, так что, обводя мутным взглядом пассажиров в автобусе, не узнавал никого. Лестница в подъезде показалась ему бесконечной, будто вела в небо. Карябая ключом замочную скважину, Матвей Галаган подумал, что и сам сошел с ума от одиночества, и в прихожей покрутил себе в зеркале у виска. «С деньгами примет», — подумал он про сестру, и, усмехнувшись, почувствовал себя, как в армии, когда появился план, следование которому избавляет от всех сомнений. Он решил больше не тянуть и пойти в контору завтра. Повернувшись на бок, Матвей Галаган заснул сном праведника, так что соседям пришлось заткнуть уши от его храпа. Возможно, так бы все случилось, как он предполагал, но судьба — опытный шулер, и джокеров в рукаве у нее всегда два. К этому времени сестра Матвея Галагана овдовела, оставшись с ребенком на руках, и остро нуждалась в деньгах. Брата она давно вычеркнула, а если и вспоминала, то со злостью: «Тоже мне, родственничек, умру, не узнает». Ей казалось несправедливым, что он не помогает своему племяннику, и то, что Матвей Галаган не знал о его существовании, в ее глазах не извиняло брата.
— Небось, в генералы метит, — жаловалась она подруге, когда пришло известие о наследстве. — Что он, страдал как я? Мыкался с ребенком по углам? С какой стати ему половина?
Сестра так и осталась умнее, быстро сообразив, что наследство, разделенное на двоих, уменьшится для нее ровно на половину.
— Сама с детьми, как муж ушел, — вздохнула подруга. — Алименты, правда, хорошие, но отца ж не заменят.
Они сидели за столом с грязной скатертью, и подруга возила по ней хлебные крошки. Пораженная пришедшей мыслью, сестра Матвея Галагана схватила ее за руку.
— Слушай, а твой бывший по-прежнему промышляет? Помнится, ты говорила…
— Мало ли что я говорила!
Они замолчали, глядя друг другу в глаза, в которых было все, кроме смирения.
— Может, все-таки напишешь? — не выдержала сестра Матвея Галагана, не отпуская руки.
Подруга сощурилась:
— А что мне с этого?
— Что я дура? Не обижу. Там на всех хватит.
И опять они уставились друг на друга, не мигая, точно ящерицы в раскаленной пустыне — одинокие и злые.