Роман женщины

Дюма-сын Александр

— Юлия! — произнес Леон умоляющим голосом.

— Сознайтесь, вы решились бы на преступление, чтобы получить эти письма? Да, вот от чего зависит честь людей. Пожелай я сделаться маркизой де Гриж — я была бы ею, лишь бы только принесла вам в приданое этот пакет.

Леон не отвечал.

— Да, вам нечего и отвечать, — продолжала она, — я наперед уверена в вашем согласии. Так вы глубоко любите г-жу де Брион? Но не настолько, насколько я презираю вас. Да и нет ничего презреннее мужчины, уничтоженного женщиною и не могущего ничего ей сделать.

Сказав это, Юлия позвонила.

— Что

вы делаете? — спросил Леон, рассудок которого начинал мрачнеть от гнева.

— Хочу отослать на почту письма, они уже в пакете. Вот удивится Эмануил, получив их.

— Нет, вы не сделаете этого, Юлия!

— Посмотрим.

В эту минуту вошла горничная, и Юлия, вынув из-под корсажа пакет писем, сказала:

— Генриетта, — отнеси этот пакет на почту; но смотри, чтоб он был отдан непременно.

— Что вы так бледны, сударыня? — заметила Генриетта, и, обратив глаза на Леона, она увидела, что он был бледнее ее госпожи, она тихо прибавила: — Жан остается.

— Хорошо, — возразила Юлия, — мне нечего бояться; ступай!

Леон взял шляпу, как бы с намерением следовать за Генриеттой.

— Напрасный труд, — сказала ему Ловели, — вы не получите от нее этих писем, даже за ту сумму, которую вы мне предлагали. Генриетта убила своего ребенка, милый Леон, доказательства этого преступления в моих руках, и она гораздо более боится эшафота, нежели желает денег. Видите, Леон, что в людях, которые служат мне, я могу быть уверена. Так не мешайте же ей исполнить мою волю; тем более что там не все письма г-жи де Брион, половина их осталась у меня, на всякий случай. О, я не так проста! И не отчаивайтесь за себя — я упрочиваю ваше же счастье! После этой огласки Мари будет принадлежать вам безраздельно; а другие женщины не насмотрятся на вас, когда узнают о вашей победе над добродетельнейшей из них; вы сделаетесь знаменитейшим человеком.

— Хорошо!

Вот все, что мог сказать Леон: гнев душил его. И, как безумный, он выбежал на улицу.

«Вот несчастнейший из людей, — подумала Юлия, видя из окна, как он садился в карету. — Что делать? Каждому свое!»

И, взяв лист бумаги, она написала г-же де Брион следующее:

«Милостивая государыня. Я два раза приезжала к вам, не удостоившись чести быть принятой. Я прощаю иногда причиненные мне страдания, но никогда — оскорбление. Я отсылаю вашему мужу, которому некогда и сама принадлежала, ваши письма де Грижу, моему, или лучше, нашему любовнику. Юлия Ловели».

В это время вошла Генриетта.

— Отдала ты пакет? — спросила ее Юлия строгим голосом.

— Отдала, — отвечала не без замешательства Генриетта.

— Хорошо! Прикажи Жану отнести эту записку по адресу.

XI

«Что делать, что делать? — говорил растерявшийся и обезумевший Леон. — Каждая минута, проведенная мною в бездействии, стоит годы счастья Мари».

Какие только соображения и предположения не приходили ему в голову — и все они распадались в прах при одном слове «невозможно!». Состояние, жизнь,

честь — все готов он был отдать за средство спасти Мари — и не находил этого средства. Волей-неволей надо было ждать хода дел, потому что всякое насильственное действие могло иметь еще большую огласку.

Но каким образом сказать обо всем этом г-же де Брион? На такой подвиг он не находил в себе достаточно храбрости; он без цели блуждал по улицам Парижа, и вечером, не зная как, Леон очутился в клубе. Да и куда ему было деваться: ни к себе, ни к Мари он не смел зайти.

Между тем вернулся Жан, доставивший по адресу записку Ловели. Она потребовала его к себе.

— Г-жа де Брион была дома? — спросила она его.

— Точно так.

— У нее никого не было?

— Нет, у нее был граф д’Ерми.

— Хорошо, что она тебе сказала?

— Она спросила ваш адрес.

— Ты сказал его?

— Да.

— Меня ни для кого нет дома; помни это.

Оставшись одна, Юлия смутилась. Она ждала теперь посещения Мари, и как ни был тверд ее характер, но, становясь на дороге другой женщины, она не могла не чувствовать этого смущения. Чтоб ободриться, она напомнила себе причины, побуждавшие ее к мщению, стараясь не разбирать движений своего сердца, потому что в глубине его она чувствовала невольное угрызение совести.

— Прочь раскаяние! — вскричала она, наконец. — Теперь уже не воротишь того, что сделано.

Часов в десять ей доложили, что какая-то дама желает ее видеть.

— Меня нет дома.

— Но приезжая так настоятельно хочет вас видеть, говоря, что дело не терпит отлагательства, я решился доложить о ней.

— Кто она такая? — спросила Юлия, как бы не зная заранее посетительницы.

— Она не говорит своего имени.

— Пусть скажет; я не принимаю тех, кто не хочет назвать себя.

Жан воротился и принес карточку.

— Г-жа де Брион у меня! — вскричала Юлия, как бы от удивления и вместе с тем нарочно, чтобы Жан слышал. — Проси ее.

Мари вошла. Вуаль скрывала бледность ее лица, и едва только она увидела Юлию, как ноги изменили ей, и она скорее упала, чем села в кресло.

Между тем вот что происходило.

Мари, как сказал Жан, была с отцом в то время, когда ей подали записку Юлии. Неожиданность и ужасное содержание этого послания до того поразили бедную женщину, что граф д’Ерми подошел к ней, желая видеть, чье послание могло произвести такое действие; но Мари бессознательным и быстрым движением руки бросила в камин еще недочитанное письмо, смысл которого и почерк поразили одновременно ее глаза и мысли.

— Спросите адрес, — могла проговорить только г-жа де Брион.

— Что такое в этом письме? — спросил граф.

— Ничего, папа, — отвечала Мари, протягивая ему руку.

— У тебя есть от меня тайна?

— Нет, нет, добрый папа.

— Дурная весть?

— Право нет, деловое письмо.

— Отчего же ты побледнела?

— Я испугалась звонка; да и начало письма показалось мне худою вестью, и я испугалась за Эмануила, а между тем, оно касается весьма обыкновенного дела, которое даже не помешает мне заснуть.