Романтическая женщина и другие рассказы

Арлен Майкл

И я действительно был убежден, что она вполне серьезна.

– Но к чему вы это говорите? – быстро спросил я. – Разве все должно свершиться именно так, как вы предполагали? – Да, я знаю, это звучит очень глупо, но, когда вы так смотрите, человек становится беспомощен. Я был прав. Вы очень опасны.

– Я все это знаю, – сказала она, и, медленно подняв руки, положила их на мои плечи, – не будьте безумцем, Ноель Ансон, – мягко промолвила она, – жизнь не легка. Не бывает романа без реальности. Я вас предупреждаю, потому что боюсь…

– А скажите мне, когда предупреждение помешало безумцу быть безумным? Да, кроме того, я хочу быть безумным. И я не боюсь. Я даже не боюсь вашего ответа, если я спрошу вас, любите ли вы меня?

Она засмеялась, но так легко, что даже не разбила напряженности. Тебе знаком этот смех?

– Но это основной вопрос, возразила она.

– А это опасный ответ, – пришлось мне сказать, хотя я мог сказать

все, что угодно; я не вдумывался в слова.

Она утратила способность смеяться, и ее глаза задержались на моих. Мы стояли и смотрели друг на друга, как это делают мужчина и женщина, когда они знают друг о друге все и ничего. Она была так близка от меня и такая зовущая. Но я не поцеловал ее, а вместо этого, схватив ее в свои объятия, понес к дверям в странный вестибюль и вверх по странной широкой лестнице этого незнакомого дома, вверх… Если я был охвачен желанием нести ee, она, конечно, желала, чтобы я нес ее. Понимаешь ли ты меня, или я продешевил ее в твоих глазах, – ах, с ней я чувствовал себя таким неуверенным и вместе с тем уверенным. Как хорошо быть в обществе женщины, с которой ты теряешь голову, но уверен, что она не потеряет своего достоинства – до той минуты, когда она, как всякое существо, сделается полувменяемой. И этот момент наступил на последней площадке лестницы; ее руки неожиданно сжали мою руку. Я бережно поставил ее на ноги, и она что-то прошептала мне на ухо, всего два слова, но я их не уловил… Это потерянные слова… Она открыла какую-то дверь. Там она неожиданно повернулась ко мне и схватила меня за руку. Неожиданно залившая ее лицо краска навела меня на мысль, – не рассердилась ли она.

– Вы – сама неизбежность, не так ли? – воскликнула она.

Но ее восклицание повисло так высоко в воздухе, что мне так и не удалось вернуть его на землю и разгадать его значение; может быть, это… Не знаю… Она была такой странной, такой непохожей на других женщин, которые наполняют и опустошают жизнь мужчины, и трудно было определить состояние ее духа по ее душевным движениям. Но в ней не было ничего ложного или деланного. Она не была отвлеченностью или близкой в то же время далекой мечтой, какими делаются некоторые прекрасные женщины в эти пугающие интимные минуты. Она была самой глубоко-женственной женщиной, с которой мне довелось встретиться: совсем настоящей… Бледное продолговатое лицо с большими, такими большими ясными глазами, окруженное массой мягких черных, восточных волос, которые я собственноручно распустил и раскидал по ее плечам, несмотря на сконфуженный шепот… Да, слово «желание» слишком слабое слово, чтобы выразить наслаждение обладания этим живым воплощением красивейшей женщины всех времен. Да, я был смешон до глупости. Я и теперь смешон… Секунду или столетие спустя, после долгого-долгого молчания, в котором заключалась для меня целая бесконечность счастья, она отодвинула от меня головку и попросила зажечь папироску. Я подал и ждал. Видишь ли, я твердо знал, что последует. Я наблюдал за ней, я наслаждался всеми движениями этого удивительного лица. Это было грустное лицо, поразительно живое, но грустное. И грусть вдруг застыла на нем, Глаза широко раскрылись, в них не было любопытства. Я заметил отсутствие любопытства, потому что привык встречать его у всех женщин. Им хочется догадаться. Но она, может быть, в своем великолепном самомнении все узнала. Она знала и была грустна: она, ведь, сказала, там внизу, что знает. Тогда мне было все равно, знает она или нет, потому что тогда жизнь была еще впереди, настоящее и будущее были очаровательно несомненны. Но теперь, пока я ждал, следя за ее папироской, я заглянул в будущее и пришел в полном смысле слова в ужас от настоящего. Каждый из нас переживает минуты прозрачного, как лед, сновидения. Тебе знакомы такие минуты, когда ты с беспомощной ясностью отдаешь себе отчет в том, что ты можешь и чего не можешь сделать, чего ты просто не в силах изменить. Так было со мной в тот момент, с той женщиной, она была неумолима, я не мог переделать ее, я мог только ждать конца той прелюдии, так давно разыгранной там, внизу, когда она положила руки мне на плечи и сказала, что предостерегает меня…

– Вы, может быть, сочтете меня очень тщеславной? – очень спокойно спросила она, наконец.

– Потому что вы уверены, что приведете меня в отчаяние своими словами? Вы делаете слишком быстрые заключения, – пробормотала она.

Она склонила голову на локоть и посмотрела на меня.

– Дорогой Ноель Ансон, – сказала она, – наши жизненные пути расходятся. До сегодняшнего дня мы никогда не встречались, и завтра должно быть так, будто мы никогда не встречались. Жизнь не роман, а действительность, и она значительно сильнее наших склонностей. Если бы даже я вас любила, я бы говорила то же, что говорю сейчас, потому что во мне живет что-то гораздо более сильное, чем любовь, гораздо более неизбежное. Пожалуйста, верьте мне. Вы мне причините боль, если, не поверите. Я больше не играю.

Я не играю воспоминанием о помятых орхидеях, потому что только дураки полагают, будто нет удовольствия в том, чтобы иногда быть серьезным.

– Нет смысла добавить еще что-нибудь, сказала она, потому что, если я вам очень нравлюсь, что ни говори, вам будет горько без меня, а если я вам не очень нравлюсь, то вы только будете считать меня… как бы это выразить… странной женщиной… Я вам приказываю и заклинаю честью повиноваться. Когда вы покинете этот дом, вы сядете в ожидающий вас автомобиль, не посмотрев на номер дома и название улицы, с тем чтобы никогда больше не видеть меня… Но теперь уже очень-очень поздно, дон Ноель, вам надо идти. Да будут с вами мои благословения. Прощайте.

Я коротко и голо передаю ее слова. Безнадежно пробовать воспроизвести трагическое бессилие ее голоса. Он становился все тише и тише, пока, казалось, не сделался частицей воздуха, таинственной и неосязаемой. Под конец он замер до шепота. Слово «прощайте» растаяло между ee языком и губами. Это был только шелест умирающего слова. Странно, казалось, будто она повторяет уже много раз сказанное, только повторяет. Я ждал.

– Разве этого недостаточно! – неожиданно почти крикнула она. – Разве я не проделала все это хорошо, совсем хорошо, или вы хотите, чтобы я выдумала что-нибудь другое… что-нибудь более драматичное, пожалуйста, пожалуйста облегчите мне это, дон Ноель, – уходите, пожалуйста, умоляла она. – Это так трудно, гораздо труднее, чем… Это не трагедия, помните, это инцидент, и инцидент кончен, вот и все. Пожалуйста, не извиняйтесь: тогда мне придется разыгрывать драму. Видите, мой Ноель, я слаба, я так слаба. Я чувствую себя такой скверной женщиной, таким животным… И вы никогда не узнаете-почему, никогда. Простите меня и уходите.

Ее последнее слово своим определенным значением звучало почти грубо. В нем не было неясности. Но в тот момент я не двинулся. Я вспомнил, что даже не знаю ее имени.

– До того, как вы заговорили, за несколько моментов раньше, я видел сон, – сказал я. – И в этом сне мне было обещано, что вы назовете свое имя, имя, которое объяснит мне инициалы с герцогской короной на ваших щетках. Приключение не было бы законченным без герцогской короны, и я взглянул, существовала ли она на самом деле, и корона оказалась налицо. Я – сноб, мне бы хотелось знать ваше имя… Потом я его забыл бы. Это был обманчивый сон, – сказала она. Вы не узнаете моего имени, вы не узнаете, где находится этот дом, Вы ничего не узнаете, Дон Ноель, вы будете английским джентльменом, таким, какими их изображают в романах, вы ничего не узнаете и не запомните. Вы не посмотрите на номер дома и название улицы. Таково мое желание.

Она была совсем, совсем спокойна. Она походила на женщину, любовная история которой длилась целую вечность, но не может длиться ни одной секунды дольше. Как мудро она высказала это, без всякой подготовки. Она знала, что мужчина по собственному побуждению никогда не падает с большой высоты вниз, к матери-земле, его надо осторожно толкать вниз, осторожно.

– Уже светает, – прошептала она.

Когда я встал, она выказала свою утонченность: она обвила мою шею руками и приблизила мое лицо к своему.

– Безумный человек, – сказала она. – Почему вы делаете больно себе и мне? Почему вы сейчас сказали, что это было приключение. Это была страница любви… Помните всегда, что я просила вас простить меня. Всегда помните! Подойдя к дверям, я невольно оглянулся. Я боялся минуты ухода и решил быстро удалиться и покончить со всем. Но из меня вышел бы плохой актер: все артистические приемы полетели к черту. Держась за ручку, я обернулся.

– Я не могу так уйти, сказал я, прошел опять всю комнату, глядя на нее. Я не могу. Это нехорошо, – сказал я.

– Может быть, не стоило того? – спросила она лукаво.

– Стоило… всегда будет стоить… Но чего-то не хватает, не правда ли?

– Конечно, дон Ноель. Многого не хватает, потому что это неоконченный роман, который никогда не будет окончен. Как вы не понимаете: это сама жизнь. Я знаю, вы ребенок, как все действительно хорошие мужчины, и вам перед уходом хочется кусочек шоколада, – сказала она. – Нагните голову, Ноель, и я дам вам его… Слушайте. Решено, что вы меня больше никогда не увидите и что вы сдержите обещание – не посмотрите, где находится дом, так что вам никогда не удастся найти меня снова. Но, мой дорогой, пожалуйста верьте тому, что я очень, очень огорчена, что мне бы хотелось видеть вас много, много раз, до глупого» прощайте». Не каждый день случается встречаться таким людям, как вы и я. Мы так хорошо могли бы плакать и смеяться вместе… Давно, давно, когда мы вступили в этот дом (а мы вошли, потому что должны были войти, мой Ноель), я спросила вас, умеете ли вы забывать? Но вы были так очаровательны, что теперь я разрешаю помнить меня. На этом кончается мое тщеславие и ваша любовная история. Теперь, дон Ноель, вы должны уйти. Прочь из этого дома, в ночь, из которой вы так чудесно появились. Идите. Прощайте.