Романтический манифест
Шрифт:
В искусстве и литературе цель и средства, или предмет и стиль, должны быть достойны друг друга.
То, что не заслуживает рассмотрения в жизни, не заслуживает и воссоздания в искусстве.
Нищета, болезни, беды, пороки, все отрицательные стороны человеческого существования — законные предметы изучения в жизни, для исправления которой их надо понять. Однако нельзя созерцать их ради самого этого процесса. В искусстве и литературе отрицательное достойно воссоздания только в соотнесении с чем-либо положительным, в качестве фона, контраста, средства подчеркнуть это положительно е, — но не в качестве самоцели. «Сочувственное» исследование испорченности, которое сегодня считается литературой, — тупик и надгробная плита на могиле натурализма. Даже
Не нужно объяснять, почему нам хочется и нравится созерцать человеческие ценности, добро — величие, ум, мастерство, добродетель, героизм. Объяснения и оправдания требует желание пристально рассматривать зло; это же относится и к исследованию посредственности, ничем не замечательных, банальных людей и явлений, всего того, что бессмысленно и глупо.
В семилетнем возрасте я отказалась читать детский аналог натуралистической литературы — рассказы о своих сверстниках, которые могли бы жить по соседству. Это было смертельно скучно. В жизни подобные люди меня не интересовали, и я не видела причин считать, что их литературные образы чем-то интереснее.
Моя точка зрения и сегодня такова, с той только разницей, что теперь мне известно ее полное философское обоснование.
Если говорить о классификации литературных школ, я бы назвала себя романтическим реалистом.
Задумайтесь о том, что натуралисты окрестили романтическое искусство «бегством». Спросите себя, какой смысл они вкладывают в это наименование, в какой метафизике — каком мировоззрении — расписываются? Бегство — от чего? Разве бегство — представлять ценностные идеалы, говорить об улучшении того, что есть, что всякому знакомо и доступно? Можно ли назвать медицину «бегством» от болезней, сельское хозяйство — «бегством» от голода, знания — «бегством» от невежества, честолюбие — «бегством» от лени, а жизнь — от смерти? В таком случае образцовый реалист — это пожираемый всевозможными паразитами тупица, который сидит неподвижно в грязной луже, медитируя по поводу какого-нибудь свинства, и хнычет, что «такова жизнь». Если таков реализм, то я — эскапист. Как и Аристотель.
Как и Христофор Колумб.
В романе «Источник» есть место, где обсуждается этот вопрос, — диалог, в котором Говард Рорк объясняет Стивену Мэллори , почему хочет именно ему заказать статую для храма Стоддарда. При написании этого диалога я сознательно и намеренно вставила в него формулировку главной цели моей собственной работы — своего рода небольшой личный манифест: «И если все же хочешь знать мое мнение, лучшего скульптора, чем ты, у нас нет. Я так думаю, потому что твои статуи изображают человека не таким, каков он есть, но таким, каким он мог бы и должен быть. Потому что ты вышел из круга вероятного и позволил увидеть возможное — ставшее возможным благодаря тебе. Потому что в твоих работах меньше, чем у кого-либо, презрения к человечеству. Тебе присуще великое уважение к человеку. Твои статуи воплощают героическое в человеке» [18] .
18
Рэнд А. Источник: В 2 кн. / Пер. Д.В. Костыгина. — 2-е изд. — Кн. 1. — М: Альпина Паблишерз, 2010. — С. 376.
Сегодня, спустя двадцать с лишним лет, я бы, пожалуй, внесла в этот текст лишь два небольших изменения или, скорее, уточнения. Во-первых, выражение «меньше, чем у кого-либо, презрения к человечеству» не слишком точно грамматически; смысл, который мне хотелось передать, — что работы Мэллори не затронуты презрением к человечеству (в то время как работы других скульпторов в той или иной степени затронуты). Во-вторых, слова «ставшее возможным благодаря тебе» не следует понимать так, что статуи Мэллори были невозможны метафизически, в реальности. Я имела в виду, что Мэллори показал, как сделать их возможными, и только благодаря
«Твои статуи изображают человека не таким, каков он есть, но таким, каким он мог бы и должен быть».
Эта строчка со всей ясностью даст понять, чей великий философский принцип я приняла, чьему учению следовала и чего искала задолго до того, как услышала имя Аристотеля. Это ему принадлежит идея, что вымысел с философской точки зрения важнее истории, поскольку история представляет вещи такими, какие они есть, а вымысел — такими, какими они могли бы и должны быть.
Почему писателю следует представлять вещи «такими, какими они могли бы и должны быть»?
Мой ответ содержится в одной фразе Джона Голта из романа «Атлант расправил плечи » — и в том, что из нее следует: «Как человек обладает созданным своими усилиями богатством, точно так же он обладает созданной со бственными усилиями душой» [19] .
Психическое выживание человека, как и его физическое выживание, зависит от него самог о. Соответственно, перед человеком лежат два поля деятельности, которые оба требуют постоянного выбора и постоянного творчества: окружающий мир и его собственная душа (под «душой» человека я подразумеваю его сознание). Точно так же, как нам необходимо производить материальные ценности для поддержания собственной жизни, мы нуждаемся и в приобретении ценностей характера, позволяющих нам ее поддерживать и делающих ее достойной того, чтобы жить. Мы рождаемся без знания как тех, так и других ценностей. Мы должны открыть эти ценности, перенести в реальность и выжить, формируя по их образу мир и себя.
19
Рэнд А. Атлант расправил плечи / Пер. Д. Вознякевича. — М.: Альпина Паблишерз, 2011. — Ч. III. — С. 366.
Вырастая из общего корня — философии, — человеческое знание разделяется на две ветви: одна исследует материальный мир, явления, относящиеся к физическому существованию человека, другая — самого человека, явления, относящиеся к его сознанию. Первое направление ведет к абстрактной науке, которая, в свою очередь, ведет к прикладной науке, технике, технологии и, наконец, к практическому производству материальных ценностей. Второе ведет к искусству.
Искусство — это технология души.
Оно — продукт трех философских дисциплин: метафизики, эпистемологии и этики. Метафизика и эпистемология составляют абстрактную основу этики — прикладной дисциплины, задающей кодекс ценностей, которыми руководствуется человек, выбирая, как поступить, и совершая поступки, определяющие ход его жизни; этика — техническое проектирование, она поставляет нормативы и принципиальные схемы. Искусство создает конечный продукт.
Оно строит модель.
Подчеркну эту аналогию: искусство не учит — оно показывает, демонстрирует полную, конкретизированную реальность конечной цели. Учение — задача этики, произведения искусства для этого не предназначены, как не предназначены, например, самолеты. Изучая или разбирая самолет, можно получить массу ценной информации. Точно так же и произведение искусства позволяет многое узнать — о природе, душе, бытии человека. Но это — лишь дополнительная премия. Основное назначение самолета — не учить человека летать, а дать ему возможность реального полета. Таково же и основное назначение произведения искусства.
Хотя представление вещей «такими, какими они могли бы и должны быть» помогает людям достигнуть идеала в реальной жизни, это лишь вторичная ценность. Основная же ценность искусства та, что оно дает нам возможность пожить в мире, где вещи таковы, какими должны быть. И опыт пребывания там играет решающую роль; он — психологическая линия жизни человека.
Поскольку наши устремления ничем не ограничены, поскольку мы всю жизнь ищем и добываем ценности — и чем они дороже, тем тяжелее борьба, — нам иногда нужно испытывать, мгновенно или временно, ощущение успешно выполненного дела — чувствовать себя так, как будто мы уже осуществили то, к чему стремились. Это переживание — как момент отдыха, в который мы заряжаемся энергией, чтобы двигаться дальше. Энергией нас снабжает искусство, позволяя нам побывать во вселенной, где достигнуты — полноценно, непосредственно и конкретно — наши отдаленные цели.