Романтика неба
Шрифт:
Я откинул одеяло и, поднявшись, сел, спустив с койки ноги.
— Ну, чего расшумелся? Ведь ночь же. Темно совсем…
— Ладно, хватит! — нетерпеливо прошептал Петр. — «Темно»! Разлепи глаза-то! Проспал. Второй раз бужу.
Я открыл глаза и поспешно вскочил на ноги. Действительно, уже светало и нужно было торопиться.
Быстро и бесшумно убрал постель, оделся, снял с вешалки шлем с очками и вышел из палатки, в которой, досыпая, сладко похрапывали двое моих товарищей по летной группе.
Завтракать было уже поздно, я проспал.
Наступило утро. Гася звезды и оставляя за собой высокие перистые облака, розовые и прозрачные, быстро уходила на запад короткая летняя ночь. Над узкой, извилистой речкой, приподнявшись, повис туман, влажный и теплый. Растворяясь в сумерках, сливались с неясным еще горизонтом выстроенные в ряд учебные самолеты. Светилось окошко в столовой. Было тихо кругом. Лагерь спал, белея палатками.
Похрустывая гравием, четверо курсантов подвезли тележку со стартовым имуществом.
— Все забрали? — спросил я и, не дожидаясь ответа, взялся за ручку. — Поехали!
Шли долго, оставляя на влажной, еще не скошенной траве длинные извилистые следы от ног и две широкие полосы от резиновых шин тележки. Словно боясь разбудить кого-то, разговаривали тихо, короткими отрывистыми фразами.
И вдруг, расколов предрассветную тишину, над спящим лагерем разнеслись певучие звуки трубы. Мы остановились, замерли, с наслаждением прислушиваясь, как горнист старательно и умело выводит утреннюю зорю.
— Це тоби не до-ома, це тоби не до-ома! Вста-вай! Вста-вай! — подражая трубе, пропел Агеев и крикнул громко: — Встава-ай!
И в лагере тоже, вплетаясь в мелодию горна, во всех концах палаточного городка закричали дневальные:
— Подъе-о-ом!.. Встава-ай!..
И сразу загудело, как в улье. Лагерь проснулся, рабочий день начался.
Распорядившись выкладывать посадочный знак, я взял флажок, полотнище ограничителя и зашагал, отмеряя расстояние. Отмерив, остановился, чтобы посмотреть. Все так, как и сказал командир. Место старое, что и вчера и месяц назад. От многочисленных посадок и взлетов летное поле здесь полысело. По оголенной земле, перекрещиваясь, разбегались в разные стороны тугие поблёскивающие бороздки — следы от металлических пяток хвостовых костылей. Лишь кое-где торчали истерзанные кустики травы. Жалкая картина! Но место удобное. В другой же части аэродрома хуже: встречаются неровности. Машины прыгают там, как козлы. Только знай смотри в оба!
Выложив ограничитель, я пошел было назад, чтобы свизировать прямую линию, и вдруг увидел: в перекрестке трех бороздок сидят, качая желторотыми головками, три голых птенчика.
Я остановился.
Птенчики были совсем маленькие. Они сидели в ямке ни голой земле, среди еще не просохших скорлупок, время от времени поднимая на тонких, старчески сморщенных шейках сплюснутые большеротые головки. Птенчики дрожали от утренней свежести.
«А ведь где-то рядом, наверное, мать сидит, — подумалось мне. — Дожидается с нетерпением, когда я уйду, чтобы согреть их».
Подошел Агеев.
— Ты что?
— Да вот, погляди, — ответил я. Агеев взглянул и замер, пораженный.
— Смотри-ка, жаворонки! — прошептал он. — Вот тебе раз! — Он нагнулся, присел на корточки, посмотрел изумленно, растерянно. — Это что же такое, а? Высиживала и не боялась? А над ней самолеты грохали, костылями землю чертили! Рядом совсем. Вон смотри — свежий след. Вчера только. А вон еще! И еще! Знаешь что?..
Петр вскочил, нетерпеливым жестом сбил на затылок шлем, поскреб пальцами лоб.
— Да-да, знаю! — сказал я. — Мы переложим старт. Передвинем немного. А здесь воткнем флажок, чтобы знать.
И старт был передвинут на новое место.
Загудели, вылетев прямо от стоянки, самолеты. Набрав высоту, расползлись по небу выполнять учебные полеты. Пришли курсанты в строю, разноголосые, шумливые.
— Борька! — кричали они. — Ты что старт по-чудному разбил? Вот будет тебе сейчас на орехи!
Прилетел Носков, вылез из самолета, постоял, недоуменно покрутил головой и зашагал к стартовым знакам.
— Старшину стартовой команды с помощником ко мне! — прогремел его рассерженный голос.
Мы с Агеевым переглянулись.
— Трое суток обеспечено, — сказал я. — Пошли.
И мы побежали.
— Вы что, не выспались сегодня? — строго спросил командир и покраснел от гнева.
Мы молчали.
— Я вас спрашиваю!
— Т-товарищ командир, — запинаясь, проговорил Агеев, — там… птенчики! — и показал рукой на флажок.
— Какие еще птенчики?! — загремел командир.
— Ж-жаворонки, — сказал Петр.
— Где жаворонки? — уже тише спросил командир. — Что вы мне чепуху мелете! На выбитом, голом месте?
— Да, на выбитом.
Командир моментально остыл:
— А ну, пойдем!
Мы не шли, а прыгали, вились вьюнами вокруг командира.
Вот и флажок. Почти из-под ног вспорхнула и села невдалеке птичка с хохолком.
Командир подошел, посмотрел. Кустистые брови его дрогнули, и в углах губ разгладилась морщинка.
— Вот глупая! — проговорил Агеев. — Где птенцов высидела.
— Нет, не глупость это, пожалуй, а мудрость, — тихо сказал командир. — Мудрость и мужество, и материнская любовь. В поле выводки гибнут от хищников: лис, хорьков, змей. Здесь же их нет. Здесь — человек… Так-то вот. Ну ладно, — добавил он и, повернувшись, зашагал прочь. — Старт оставьте, как есть. И флажок оставьте. Пока не вырастут.
И ребята узнали про эту историю, и никто из них вовсе и не думал смеяться над нами, а наоборот, смотрели на нас теплыми глазами, потому что мы, наверное, открыли в их сердцах то, о чем они сами и не подозревали.