Романтика. Вампиры (антология 2012)
Шрифт:
— Заключенный может быть хоть двадцать раз виновен, но никто не может лишать его установленных законом прав, пока я не приму соответствующего решения. Еще раз вмешаешься в порученное мне проведение допроса — и заплатишь кровью. Своей кровью. Уверена, заключенный не откажется, если ему предложат кое-что посвежее тех консервантов, которыми вы его пичкаете.
— А если он находится здесь лишь из-за судебной ошибки… — теперь она уже обращалась не только к тюремщику, но также и к сопровождающему ее начальнику караула, — вы оба займете место в освободившейся после него камере.
Произнеся
Охранник стал торопливо набирать шифр кода на висящей у двери клавиатуре электронного замка. Однако, похоже, он забыл, что вместе с недюжинной силой она также наделена острым слухом, который намного превосходил человеческий. Его «прессует сука», его бормотание себе под нос донеслось до нее сквозь неумолкающий писк сканера без всяких искажений, как если бы он сказал это в полный голос.
— Сладкий мой! — наклонилась она к самому его уху, понизив голос до жуткого шепота. — Ты даже еще не знаешь, как я прессую! И лучше бы тебе этого никогда не узнать!
С этими словами она прошла в тюремный коридор и с грохотом захлопнула за собой тяжелую дверь.
У самого входа в камеру с заключенным она остановилась и, чтобы хоть как-то успокоить натянутые нервы, сделала глубокий вдох. Так и не почувствовав облегчения, она толкнула стальную дверь. До последней секунды стараясь оттянуть тот неизбежный момент, когда ее с Рафферти взгляды наконец встретятся, она упорно не сводила глаз со стальной обшивки. Напомнив себе, что ее никогда еще не упрекали в робости и что дальнейшее промедление все равно ничего не даст, она решительно шагнула в камеру.
Последний раз проверив на ходу сканер, она подошла к столу, за которым уже сидел заключенный. Рафферти поднял глаза не сразу, и это дало ей несколько драгоценных мгновений, чтобы незаметно взглянуть на своего подопечного. Никогда раньше, насколько она помнила, его волосы не имели такого всклокоченного вида, да и их необычный натуральный оттенок — невозможно было точно сказать, блондин он или шатен, — теперь, казалось, навсегда был утерян. Да… похоже Северо-Американская Коалиция не слишком-то разоряется на поддержании гигиены среди заключенных.
Однако она здесь совсем не для того, чтобы с разных сторон оценивать внешность Рафферти, — ее лишь интересует, виновен он или нет, и точка. Как только она убедится, что расследование проведено грамотно, а приговор в отношении него справедлив, ей придется решить, какой смертью ему умереть. Она знала, что некоторые представители ее профессии обожают растянуть процесс, не упуская ни одной возможности, когда можно заставить подсудимого испытать боль или страх. Заключенный уже и дух испустил, а они еще долго смакуют каждое такое мгновение. Джослен, конечно, не могла одобрить ни их методы, ни такое их отношение к делу.
Ей платили не за пытки, а за приведение приговора
Рафферти поднял голову. В тишине камеры послышался негромкий лязг цепей, которыми он был прикован к креслу. Наконец он выпрямился и встретился с ней взглядом:
— Джослен…
— Рафферти… — Она села напротив и достала из своего кейса документы с материалами дела.
— Извини, что приветствую тебя сидя…
Он улыбнулся, хотя улыбка его выглядела не очень естественной, когда он, оставаясь в кресле, без видимых усилий натянул до предела стягивающие его цепи. Судя по его стертым в кровь запястьям, он уже не раз пытался освободиться. Она прикинула в уме, не стоит ли ей приказать на время допроса снять с заключенного все оковы. Тот Рафферти, с кем она работала раньше, никогда не причинил бы ей никакого вреда, но кто знает, все меняется… Сейчас, глядя в эти холодные голубые глаза, нельзя было не заметить отблеск яростного пламени, которое, видимо, уже давно жгло его изнутри. Невидимое действие этого огня неизбежно должно было отразиться и на его внешности. На изможденных чертах лица уже не осталось и следа той беззаботной улыбки, что прежде всегда придавала ему особенный шарм.
Вытянув скрещенные в лодыжках ноги, она откинулась в своем кресле:
— Я просмотрела твое дело. Ничего не хочешь мне сказать?
В ответ он лишь пожал плечами:
— Если б я сказал, что невиновен, ты бы мне поверила?
Она, может, и поверила бы, да уж больно все улики говорят не в его пользу.
— Я могу выслушать твою версию событий. Это все, что я могу обещать.
— Ну тогда я, пожалуй, не буду и начинать, Джос. Отправь меня обратно в мою камеру. Я и так уже пропускаю вечерний отдых.
Она сделала вид, что не заметила, когда он назвал ее уменьшительным именем.
— Если ты не хочешь говорить, зачем же тогда послал запрос на мое участие в этом расследовании? Не один десяток других Канцлеров с радостью бы ухватились за возможность вести твое дело.
В ожидании ответа Джослен не проронила ни звука. Правда заключалась в том, что ему был предложен на выбор целый список Канцлеров, но он выразил желание послать свой запрос лишь на ее имя. Если уж ему и суждено умереть в последний раз и тем самым закончить свою долгую жизнь, пусть ее лицо будет последним, что он увидит!
Вряд ли бы ей понравилось узнать об этом. Особенно теперь, когда уже ни ему, ни ей все равно ничего не исправить. Чтобы эта безрадостная истина не вышла наружу, он предпочел ответить ей упрощающей все дело ложью:
— Я знаю, ты, по крайней мере, сделаешь это без лишней боли.
Джослен со всего размаха хлопнула папкой с документами и, гневно сверкнув на заключенного глазами, склонилась над столом:
— Это тебе не игра, Рафферти! Мне, может быть, и не всегда нравится моя работа, но я в ней чертовски хорошо разбираюсь! С болью или без, но ты обязательно умрешь!