Ромен Гари, хамелеон
Шрифт:
3
До 1917 года литовский город Вильно, центр Виленской губернии, насчитывал 200 тысяч жителей и являлся административным подразделением Польши.
Стоящий на двух реках, Вильне и Виле, старый город Вильно был окружен поросшими лесом холмами, с которых открывался великолепный вид на его старые улицы с бесчисленными церквями в стиле барокко.
Река
Collection Diego Gary D. R.
Вильно называли литовским Иерусалимом: он являлся крупнейшим центром иудаизма в Восточной Европе. Этот город жил насыщенной культурной жизнью, которая воплощалась как на идиш, языке повседневной жизни, так и на иврите, языке сионистской элиты. Еще в семнадцатом веке здесь появились первые типографии, и с тех пор в Вильно стекались философы, писатели, ученые. Здесь печатались две газеты на иврите, прилежно трудились ученые-талмудисты. В еврейском квартале бурно развивались все течения иудаизма, нередко враждебные друг другу, а в главной синагоге можно было услышать знаменитого кантора из Ломзы, исполнявшего религиозные песнопения, а иногда и оперные арии. Всего Вильно насчитывал восемьдесят синагог, а также множество частных молелен, стиблехов, где люди собирались в миньяны [10] .
10
Миньян — в иудаизме кворум из десяти взрослых мужчин, необходимый для религиозных церемоний.
Большинство жителей Вильно прозябали в нищете. Современники, в том числе путешественники, описывают город как прибежище разрухи и грязи, в которой копошатся отвратительные тупые существа. Все дома были с удобствами во дворе, канализации не существовало. По извилистым шумным улицам, куда сливали нечистоты, расхаживали уличные разносчики, многие дети бегали босиком. Самые бедные жили в подвалах, набиваясь туда целыми семьями. На антресолях располагались мелкие лавочники. В этих трущобах жить было очень вредно: зимой здесь замерзали, а летом задыхались от жары.
В описании Семена Дубнова{39}, который приехал сюда в 1877 году, город предстал в таком обличии:
Узкое окошко моей комнаты выходило на грязный двор: прямо под моим окном возвышалась куча самого разнообразного мусора. Во дворе с одной стороны просматривались флигели замызганных домов, где жила беднота, а с другой рядком выстроились нужники, так что стояла невыносимая вонь… Я бродил по улицам этого еврейского квартала, и они повергали меня в уныние: нищета прямо-таки сочилась из стен{40}.
К моменту рождения Ромена Гари в еврейском квартале Вильно мало что изменилось, впрочем, несмотря на свой жалкий вид, он как был, так и остался одним из центров иудейской мысли и культуры.
Ромен утверждал, что они с матерью в Вильно были «проездом». На самом деле Роман Касев прожил там по крайней мере восемь лет: первый год своей жизни, а потом с шести до двенадцати лет. По-видимому, они с матерью покинули Вильно в 1927 году. Но в произведениях Гари мы не найдем ни иудеев в длинных традиционных одеждах, ни бродячих торговцев, ни носильщиков, ни нищих, выпрашивающих милостыню, ни чистильщиков обуви, ни рабочих в знаменитой кепке с коротким козырьком. Он не упоминает и о характерных для восточноевропейских городов клезмерах [11] — профессиональных музыкантах, игравших на свадьбах впереди кортежа и на веселом празднике Пурим {41} . А ведь на одной из улиц, по которым они проходили, стояла меховая лавка его отца и дяди.
11
Слово «клезмер» образовано от «кле» — «инструмент» и «земер» — «пение». Клезмерский оркестр включал флейту, корнет, тарелки, тромбон, скрипку, виолончель и кларнет.
Не описывает Гари и Вильно с арками, нависшими на улицах, мощенных крупными
12
Жирная балтийская сельдь.
13
Соленые огурцы с пряностями, которые делали караимы в Троки.
Гари помнил улицы своего детства — их названия мы находим в «Европейском воспитании» и «Обещании на рассвете». Хотя он говорит лишь о Завальной и Немецкой улицах: на первой располагалась синагога Альте Клойц{43}, а на второй — библиотека Страшун{44}, одна из крупнейших иудейских публичных библиотек в мире, основанная состоятельным ученым и предпринимателем Мататияху Страшуном{45}, передавшим свои книги в дар еврейской общине Вильно. Синагога Альте Клойц стояла в центре старого еврейского квартала Жидовска, там фашисты ежедневно устраивали облавы и сотнями свозили людей в Понары, где безжалостно всех расстреливали. На самом деле в детстве Ромен Гари вряд ли выходил за пределы Жидовска, а по описаниям города, которые он дает в своих романах, не видно, что это еврейский квартал.
Ромен Гари родился в год начала Первой мировой войны. В черте оседлости, в частности в Литве, потом еще целое десятилетие сохранялась сложная, нестабильная, неопределенная ситуация. С 1914 года по 14 декабря 1925-го (дата присоединения города к Польше) статус Вильно менялся восемь раз. Указом Николая II на всей территории Российской империи, расположенной к западу от линии Санкт-Петербург — Смоленск и к югу от Днепра, распространялся закон военного времени.
Отец писателя Арье-Лейб Касев в форме солдата русской армии в годы Первой мировой войны.
Collection Diego Gary D. R.
Лейб Касев был мобилизован в запас. Евреи, вступавшие в ряды российской армии, давали особую присягу и могли стать офицерами только при условии обращения в православие. Единственный портрет отца, который был у Ромена Гари, — это фотография, сделанная сразу же по прибытии до зачисления Арье-Лейба в часть. На нем шинель солдата Российской империи 1914–1915 годов без каких-либо отличительных знаков, указывающих на род войск, полк и номер батальона: на тот момент Лейб еще не был прикомандирован ни к какому подразделению. Ремень, который мы видим на нем, не носили с такой шинелью, и, возможно, Арье-Лейб достал его себе специально, чтобы сфотографироваться{46}.
Гари в «Обещании на рассвете» пишет, что был младенцем, когда его отец ушел из семьи. В какой-то степени это правда: его отец был на фронте и сына увидел только после окончания военных действий, когда Роман с матерью вернулись домой. Роману исполнилось семь лет.