Шрифт:
Источники сказания о Ромео и Юлии, как известно, итальянские; но Шекспир главным образом познакомился с ними по двум английским обработкам: по прозаическому изложению Вильяма Пайнтера, появившемуся в 1567 г., и, главное, по рассказу в стихах Артура Брука, напечатанному уже в 1562 г.
В стихотворении Брука поэт нашел историю Ромео и Юлии не как простой сырой материал, но уже в высокой степени обработанный; нашел не только главные характеры, но и почти все побочные лица, все важнейшие мотивы и много второстепенных, план для целых сцен, идею многих частностей. Что же оставалось еще делать при этом нашему поэту и что прибавил он с своей стороны к этому материалу? А то, что из интересной, трогательной новеллы он создал увлекательную, потрясающую трагедию, из поэмы с временным значением – художественное произведение непреходящей ценности. Полагаю, что этого достаточно. Но как достиг он такого результата?
Кто возьмется за объективное и чисто фактическое изложение содержания трагедии Шекспира с одной стороны и стихотворной новеллы Брука с другой, тот представит два рассказа, которые отличаются друг от друга весьма немногим, а читателем поверхностным
Идея Брука следующая. Любовь зажгла два сердца при первой встрече, и оба получают то, чего оба желают. Молодые люди тайно обвенчаны монахом и некоторое время наслаждаются высочайшим счастьем. Разгневанный бешенством Тибальда Ромео убивает его и вследствие этого принужден бежать. Юлию заставляют вступить в новый брак; для избежания его, они принимает питье, имеющее последствием видимую смерть; ее хоронят спящею, но живою. Муж узнает о её смерти и отравляется; она же, пробудившись, закалывается кинжалом Ромео. Вот и все; ни одного слова о раздоре между веронскими фамилиями Монтекки и Капулетти; хотя сама поэма и упоминает о всех этих вещах, но для автора они, очевидно, не представляют никакого существенного интереса, он не усматривает никакой глубокой связи между семейным раздором и судьбой, постигающей его главных действующих лиц. Для него вся эта история – трогательная история любви, и ничего больше. А Шекспир? Я не стану переводить здесь известный сонет, который находится пред началом его пьесы. Но идея его относительно фабулы такая. Двое молодых людей, которых природа наделила своими очаровательнейшими дарами и как бы создала друг для друга, охвачены взаимною любовью, чистейшею и пламеннейшею. Но судьба кинула их в грубую, враждебную среду; их страсть зарождается и растет среди бурных проявлений заклятой партийной и семейной ненависти. Спокойный, приводящий к спокойной развязке ход действия здесь невозможен. Совершенно отдавшись своей любви, чета забывает ненависть, разъединяющую их семьи, и наслаждается всего несколько минут счастьем, которое возносит их на высшую вершину человеческого бытия. Но тут враждебные силы отрывают их друг от друга: последняя вспышка надежды, отважная попытка заставить судьбу пойти по желанному ими пути – и скоро после того роковая ошибка, повергающая обоих в холодные объятия смерти. Но смерть соединяет их прочными узами, пламенное стремление их друг к другу теперь навсегда удовлетворено, и как сами они обрели спокойствие, так их кровь тушит и пламень ненависти, разъединяющей их семьи. Над бездыханными трупами Ромео и Юлии их отцы протягивают один другому братскую руку, и гробница несчастных становится символом любви, покорившей ненависть.
Такова была точка зрения Шекспира на свой предмет, такую идею старался он выработать из своего материала; из этого воззрения вытекли все отступления от бывшего пред ним источника, вытекала вся постройка его трагедии.
Цель Шекспира – возбудить искреннейшее сочувствие, глубочайшее сострадание к его чете, потрясти нас изображением её участи, но вместе с тем и поднять нас во взгляде на все, происшедшее здесь, таким образом, чтобы мы и в этой печальной доле, постигшей двух любящих, почувствовали присутствие примирительного элемента.
Всем, что может служить этой двоякой цели, автор воспользовался; все, ей противоречащее, устранено.
Приведем для примера несколько частностей. В поэме Брука действие растянуто на несколько месяцев; Шекспир ограничил его несколькими днями. К чему это изменение? Не устройство или привычки тогдашней сцены потребовали его: с этой стороны, напротив, поэту предоставлена была полная свобода. Им руководил верный драматический инстинкт, не более. Ибо чем в сущности наполнено в поэме такое большое пространство времени? Брук отводит целых три месяца на спокойное наслаждение тайно обвенчанной четы своим счастьем, и только после этого совершается событие, которое имеет последствием их разлуку. Кто не чувствует, что такая постановка тотчас же уничтожает то нежное благоухание, которым веет от героя и от героини Шекспира? Кто не чувствует, что ею вместе с тем бесконечная трогательность судьбы Ромео и Юлии понижается так, что переходит в тон будничной повседневности?.. И потом, если эти влюбленные могли быть тайно счастливы в продолжение трех месяцев, то почему счастье их не продолжается долее? Конец ему наступает ведь только благодаря чистой случайности… Какая разница с Шекспиром! У него эта прелестная молодая чета как бы создана друг для друга; но мир, но судьба не хочет, чтобы они принадлежали друг другу. И ни на одну минуту не оставляет нас поэт в неизвестности насчет роковой участи, ожидающей их. Только два, три часа дает он им быть счастливыми, и это уж только тогда, когда их судьба решена, когда Тибальд убит и Ромео изгнан. Ни на одно мгновение нет у них ощущения ненарушимой принадлежности друг другу, и за кратковременным счастьем следует тотчас же разлука навсегда. Вот это – поэзия, это – трагизм! Вот какую бесконечную разницу производит это маленькое изменение относительно продолжительности действия. И этим еще дело не ограничивается. Это ускорение действия как нельзя более соответствует гармонической стройности художественного произведения.
Вместе с тем этот более быстрый темп вполне подходит к господствующей в трагедии высоте температуры, внезапной вспышке и безостановочному развитию пламенной любви, резкому взрыву дикой ненависти.
Только три раза сводит поэт Ромео и Юлию вместе живыми: прежде всего – сцена на балу, имеющая такое решающее действие, потом – непосредственно примыкающая сюда по времени сцена в саду, наконец – прощание молодых людей после нескольких первых
Изумительно также искусство, с которым Шекспир развивает характеры двух влюбленных посредством их взаимной любви и в ней. Изумительно, но не удивляет, потому что у него концепция характеров неразрывно связана с концепциею драматического действия. В том заключается его величие, что он как видит все в общей связи, так и творит в общей связи. Психологическая глубина и правда его характеров, полнота жизни, которою они проникнуты, строгая последовательность, с которою они развиваются, необходимость, с какою их поступки вытекают из их натуры и положения – все это служит предметом общего изумления; но величайшее чудо заключается в том, как эти характеры в разных оттенках своих, в способе дополнения их друг другом и выделения каждого из них, благодаря ого противоположности другому, так всецело обусловлены основною идеею действия. Проследим, каково было внутреннее состояние Ромео и Юлии в то время, как любовь появилась в их сердце, и что сделала из них она.
Самый большой переворот происходит в Ромео. Молодой человек благородного образа мыслей, прекрасно образованный, одаренный острой проницательностью и метким остроумием, он в начале пьесы, невидимому, страдает избытком чувства и фантазии. Окружающий его свет слишком сух и слишком груб для него. Он совершенно уединяется от этого общества; если видит его, то сквозь какой-то покров, и все глубже погружается в свой внутренний мир – мир грез, воображаемых радостей и скорбей. Черту, найденную у Брука – сантиментальную, неразделимую любовь Ромео к Розалине, Шекспир сохранил, но самая Розалина в трагедии его не появляется. Собственно её личность здесь не имеет значения: она или другая – все равно. её образ тут только для того, чтобы пополнить пробел во внутреннем мире Ромео; это – предмет, на который сперва направлено душевное стремление Ромео до тех пор, пока он не встречает ту, которая действительно назначена ему судьбою. С той минуты, как он увидел Юлию, в нем происходит переворот. Он остается молодым мечтателем, поэтом, каким был, но он начинает действовать. Сознание, что он любим возвращает его самому себе и свету. Происшедшая в нем перемена тотчас же бросается в глаза его другу: «Ну, вот и прекрасно! Разве это не лучше вечного любовного нытья? Теперь ты человек, теперь ты Ромео, теперь ты – ты…» Но, когда его свергают с неба счастья в печальный мрак изгнания, он совершенно теряется, разражается безмерными сетованиями, бессильным бешенством против судьбы. Блеснувшая надежда снова вселила в него бодрость и энергию. Когда же, в конце концов, для него не остается сомнения, что все кончено, он немедленно принимает твердое решение. Юношеская речистость его прошла, счастье и несчастье довершило его воспитание: он сделался человеком.
Юлия у Шекспира – четырнадцатилетняя девушка; она двумя годами моложе, чем в поэме. От этого личность её становится еще трогательнее: перед нами дитя, которое великая и чистая любовь делает женщиной. И она тоже в свете стоит одиноко, но не так, как Ромео, потому что она уже по своей природе мечтательница. Своего положения она сперва совсем не сознает, и только пережитые ею после встречи с Ромео испытания показывают ей, до какой степени собственно чужды ей родители её и все окружающее. Натура её проще, чем у Ромео, но сильнее; любовь гораздо менее эгоистична. Всецело проникнутая только одним чувством, она немедленно принимает решение – находит необходимым действовать практически. Сила её любви преодолевает девическую робость, женскую нерешительность и дает ей возможность смело смотреть в лицо смерти. Весьма знаменательно развивается её характер в монологе перед приемом усыпительного напитка. В ночной час, за минуту до решения, в душе её восстают страшные фантастические образы; наконец, ей кажется, что она видит павшего от руки Ромео Тибальда. Эта подробность есть и в поэме Брука. Там Юлия торопливо выпивает, наконец, напиток, из боязни, что дальнейшее раздумыванье помешает ей исполнить это решение. Юлия Шекспира видит опасность, грозящую её Ромео от Тибальда, и немедленно прибегает к единственному средству разделить его участь:
«Иду, Ромео. Пью; чтоб быть с тобою!»О действующих лицах, группирующихся частью вокруг героя, частью вокруг героини, распространяться не буду. Превосходно нарисованная фигура – вспыльчивый, страстный старик Капулет. Не особенно симпатично действует на нас его жена, которая гораздо его моложе: её отношения к мужу совершенно внешния, и с дочерью тоже соединяют ее узы только крови; связи душевно-духовной не существует. Тут еще и кормилица – тип вульгарной, болтливой бабы, индивидуализированной мастерски, с художественным реализмом и – вопреки известному выражению Гете – для пьесы необходимой, во-первых, как pendant к характеру Юлии, затем, чтобы сделать для нас совсем понятным полное одиночество молодой девушки в родительском доме.