#РОМЕОИДЖУЛЬЕТТА В ДВУХТЫСЯЧНЫХ 43 секунды любви
Шрифт:
Я начал со слов. В начале был глагол.
Язык становится все более сжатым, потому что Система все больше и больше подталкивает нас к единой мысли. Я создал свою больницу предсмертных слов. Мое сопротивление также проходило там. Я не мог беспомощно наблюдать за тем, как крадут память.
Слова, еще полные жизни, навсегда покидают бумагу, губы и мысли, они теряют гражданство, их теперь исправляет Word в автоматическом режиме, если мы пытаемся их записать; я же схватил их за хвост, вместил в эти сорок три секунды и навсегда закрепил в своем сознании. При каждом включении я находил и запоминал пять неиспользуемых слов: mangiadischi, celeuste, ardiglione, flabello, purillo.
Сто
Сверкающие сокровища сияют живым блеском, если я только открою этот файл; память,
воображение, история сияет и движется.
Но этого было недостаточно, Джульетта; в этот промежуток времени, когда на полной скорости данные загружались, ты не представляешь, сколько запахов я спас. Запахи не лгут, они связаны с нашей самой открытой плотью и охраняют истины, которые Система хочет стереть. Универсальность и свобода зависят не только от разума, низшие чувства имеют равную ценность с высшими.
Система боится запахов и вкусов. Сегодня, чтобы контролировать их, она устанавливает, что апельсин – это производное от банки апельсинады, и отрицает обратное; это и есть абсолютный апельсин. Запах и вкус апельсина химически перерисованы в нашем воображении и не имеют ничего общего с оригиналом. Новые радиоприемники и телевизоры также будут включать обонятельную функцию и переопределять словарный запас нашего носа.
Но я спрятал первоначальные запахи и дорожу ими. Даже в этот самый момент, Джульетта, я чувствую запах горячей смолы, которую рабочие вылили на дорогу много лет назад. Я связал этот запах с июльским рассветом, с вереницей детей, старающихся не наступать на свежий асфальт, со мной как ребенком в этой веренице; я могу восстановить этот запах каждое мгновение, а вместе с ним и кусочек жизни. Сегодня запах смолы другой, нейтральный, как и все, что создает Система; дети не улавливают его и не будут помнить о нём, потеряв ещё один фунт хлеба, чтобы найти дорогу домой. У них больше не будет «шестого чувства», интуитивного знания. Нос – это философское оружие и грозный союзник истины, способный проникать в души и сердца.
Так я создал свой обонятельный банк. Запахи, эссенции и ароматы за эти сорок три секунды захватывались моими ноздрями и перекраивали эмоциональные горизонты в моей памяти, вызывая образы, воспоминания, опыт, людей; эти ассоциации были нестираемым клеем между ощущениями и временем, острым сверлом, которым можно было копаться в жизни.
С тем же порывом и той же волей я посвятил себя восстановлению цветов и форм. Цифровое изображение дает ложное, реконструированное показание. Жизнь восстанавливается благодаря пикселям мобильного телефона.
Я смотрю на этот хроматический алфавит, расположенный справа вверху моего компьютера в программе Photoshop; сорок маленьких цветных квадратиков, которые должны дать нам представление о безграничных возможностях для раскрашивания нашего воображения. Джульетта, нам повезло, что мы, наряду с рыбами, рептилиями, птицами, пчёлами и стрекозами, можем видеть в цвете, но вместо этого мы каждый день убиваем наш горизонт. Сегодня центробежное действие красного и центростремительное действие синего управляют зрительным восприятием, которое в прошлом всегда было выведено из безопасных законов и передано неопределенной судьбе жизни.
Цвет сегодня плоский, свет и тень больше не играют свою игру на поверхности вещей. Неопределенное, которое становится определенным, больше не
Удовольствие, которое дарит зрение, – это результат многовековой практики и привычки, от немногих до многих тонов. Сегодня сад, компьютер, предмет одежды, мобильный телефон имеют навязанное послание в своём цвете. Процесс идентификации поглощает различное в уникальном, и поэтому существуют цвета страны, цвета мальчика, цвета девочки, цвета улиц, цвета мобильных телефонов.
Я смотрю в окно на металлические цвета строительных лесов, антикоррозийные краски приобрели те же красноватые оттенки, что и коррозионные участки, с которыми они должны бороться; Система демонстрирует блеск металлических красок и эмалей, чтобы покрыть тело и судьбу вещей, фальсифицируя течение времени. Это обман, десятый отказ от дыхания.
Я хочу вернуться к этим инстинктивным ритмам, к игре детских цветных гласных, я хочу, чтобы этот мир был континентом красок. В течение этих сорока трех секунд я яростно возобновил рисование и живопись от руки, чтобы спасти свою иконическую чувствительность. Оригинальные цветовые пигменты, смешанные с водой, первичные масла заполняли мои линии, смешивались, застаивались, бежали ручейками по холсту, чтобы восстановить мои утраченные эмоции.
Система хочет изменить всё; её диктатура проходит и через наше слушание; поэтому она повысила фоновый шум городов и навсегда отменила ласку воды, шелест листьев, звон колокольни. Так она пикселизировала музыку, убивая аналог.
Я положил старые пластинки, которые взял из отцовского дома, обратно на блюдо и в течение сорока трех секунд слушал с закрытыми глазами, высвобождая свое воображение; неописуемые эмоции оживали. Округлость аналоговой звуковой волны, притупленная и униженная появлением цифровой реконструкции, является для меня беспрецедентным источником эндорфина. Я не потеряю его, пока живу.
Выйди на балкон, Джульетта, и послушай. Это музыка всего лишь нескольких лет назад, и она кажется такой далекой. Вот жуткая, глубокая легкость капитана её сердца Двойника. Волшебные ноты фортепиано Феликса Хауга разносятся по комнате, возникая из жидкого пэда и реверберации ударной установки и бас-барабана. Меланхоличная, ночная труба Курта Малу разрывает воздух, затем звучит глубокий голос Малу. Молоточки фортепиано рисуют уменьшенный аккорд. Всё – волшебство, абстракция, меня окутывает электрический синий цвет, теплый и таинственный.
Погоди, вот и Твист в моей трезвости. Ударная партия ударных и сразу же пиццикато виолончели, остинато, острота. Андрогинный голос Таниты Тикарам, мелодичная и гармоничная текстура виолончелей, сшитая вокруг контрапункта гобоя, который, как прекрасный раненый лебедь, освобождается в соло, полном слёз.
Посмотри, мои глаза – просто голограммы/ Посмотри, твоя любовь покраснела от моих рук / От моих рук, ты знаешь, что никогда не будешь / Больше, чем поворот в моей трезвости....
Слушай, Джульетта, слушай и не грусти. Вот Wicked Game… Воздушная магия гитары, которая абсолютным образом входит в гармоническую ткань, как солнечный луч, выбеливающий пыль калифорнийского шоссе, кисти, распускающиеся на ветру, серьёзный и чувственный голос Криса Айзека, его тоскующий фальцет… Нет, я не хочу в тебя влюбляться…