Ромейская история
Шрифт:
«Только бы не повстречался кто знакомый. Позор на весь город». – Кевкамен быстро юркнул под массивную арку, едва не бегом миновал каменное крыльцо таверны с омерзительно скрипящей дверью, за которой слышались громкие пьяные голоса, и метнулся к приземистому, крытому черепицей домику с затянутыми бычьим пузырём крохотными оконцами. Он осторожно постучал в дощатую дверь и беспокойно прислушался.
Вдали раздались шаркающие медленные шаги. Дверь с тихим скрипом отворилась. Свет свечи ударил Кевкамену в лицо.
– Кто здесь? – проскрежетал приглушённый старушечий голос.
– Мне надо увидеть Анаит. Пусти, добрая женщина. Неужели ты
– Узнаю, – сгорбленная старуха в домотканом платье из грубого сукна впустила его в дом.
Катаклон очутился у подножия крутой каменной лестницы.
– Она наверху, – указала старушка.
В три прыжка одолев лестничный пролёт, Кевкамен ворвался в длинную узкую камору с сырыми голыми стенами. У затянутого бычьим пузырём подслеповатого окна стояла молодая девушка в старом поношенном цветастом платье восточного покроя из дорогого сукна. Две тонкие чёрные косы, в которые вплетены были разноцветные ленточки, струились у неё за плечами. В больших миндальных очах, отражающих пламя горящей на деревянном столе свечи, читалась глубокая печаль.
Вообще, всё в её облике казалось удивительным и поражало необычной, сказочной даже красотой: высокий, но не чрезмерный рост, алые чувственные уста, прямой тонкий нос, маленькие ушки со старинными серебряными серьгами, словно вырисованные кистью художника брови, глаза с длинными ресницами, смуглая кожа, слегка выступающие скулы.
Кевкамен резко остановился на пороге, молча любуясь красотой молодой армянки.
О, Боже! Есть ли в мире б?льшая красота, чем та, что заключена в этом хрупком теле?! В нём будто собрана и соединена вся земная прелесть, всё необыкновенно прекрасное, что только способно и совратить, и погубить, и спасти! Анаит – так звали языческую армянскую богиню, покровительницу плодородия. Кевкамен слышал о древнем храме, в котором хранилась золотая статуя этой богини.
– С чем пришёл ты сегодня? – хмурясь, нарушила затянувшееся молчание девушка. Голос у неё был тонкий, мягкий, поэт сравнил бы его с журчанием ручейка на дне лесного оврага.
Катаклон вздрогнул, он вышел из состояния некоего оцепенения. Прочь сомнения! Он должен покорить эту упрямую, недосягаемую пока красоту, должен овладеть ею, пути назад у него нет! Сколько можно мучиться, страдать, отчаиваться, видя холодную насмешку в миндальных очах?!
– Мой приход неслучаен, прекрасноликая, – прокашлявшись, начал Кевкамен. Он чувствовал, как щёки его заливает румянец, пальцы рук предательски дрожат, а сердце колотится так сильно, что, кажется, готово выскочить из груди. – В прошлый раз ты говорила… У тебя никого нет… Родных никого…
– Если исключить тебя, Катаклон, – холодно заметила девушка. – Ты ведь дальний родич моей покойной матушки.
– Помочь тебе некому. Отец твой умер. Он был еретик, тондракит, отрицал загробную жизнь, злобно кощунствовал, не верил в бессмертие человеческой души. Одним словом, он был безбожник.
– Мог бы и не напоминать об этом! – перебила его Анаит. Лицо её выражало гнев и недовольство. – Да как ты вообще смеешь упрекать моего отца! Ты что, пришёл причинить мне новую боль?!
– Нет, я просто хотел предупредить о трудностях, тебя ожидающих, и помочь найти способ от них избавиться. Твой отец получил заслуженную кару. Но ты – ты неповинна в его грехах.
– Чем ты можешь помочь? Разговорами, утешениями? Я не нуждаюсь в них.
– Глупая гордячка! – прошептал Катаклон, с ног до головы окинув взглядом
– Перестань, Катаклон! – Анаит поморщилась. – Не считай меня глупой наивной девчонкой. Я достаточно вынесла после смерти отца. Всё наше имущество конфисковали, я давно привыкла к бедности. Наконец, я вполне познала жизнь гетеры… Да, ромейский вельможа, познала… – Она натянуто рассмеялась, увидев, что Кевкамен отшатнулся от неё, как от чумы.
– Ты… В портовой таверне?.. Услаждала грязных моряков?
– А чем эти моряки хуже вас, холёных патрициев, которые на денежки состоятельных родителей выучились в университете? – бросила ему в лицо Анаит. – Поставь любого из вас в тяжёлые условия – вы разноетесь, как шакалы.
– Ты говоришь непотребное, – перебил её Катаклон. – Нечего сыпать незаслуженные упрёки на мою голову. Речь идёт о другом. Я хочу вытащить тебя из этой нищеты, из этой грязи. Одно твоё слово, и ты забудешь дорогу в мерзкий кабак. У тебя будет многое: драгоценности, положение в обществе, красивый дом. Пусть я не Цезарь, но и не простолюдин. Скажу прямо: я мечтаю и надеюсь достичь на службе у базилевса многих милостей. И для этого есть предпосылки.
– Какова же цена твоей доброты, твоей помощи? – нетерпеливо спросила Анаит.
– О прекрасноликая! Лишь один раз повстречав тебя, я воспылал неистовой страстью!
– Ах, вот в чём дело! – Уста девушки тронула презрительная усмешка. – Как я была права! Ты ничем не отличен от простого моряка или мелкого купчишки. Те тоже «пылали страстью»!
– Я не об этом. Как ты можешь сравнивать?! – В тёмных глазах Катаклона полыхнул гнев. – Анаит, мои намерения более чем чисты и серьёзны. Я прошу… Я молю… Выйди за меня замуж. Избавишься от нужды. Навсегда, навсегда! Забудешь таверну и весь этот мелкий сброд.
– И ты думаешь, что брак и любовь так же легко покупаются, как и женское тело?
– А ты предпочитаешь, чтобы твоё тело покупали все, кому вздумается?
– А ты хочешь запереть меня в гинекее [44] , чтобы я света Божьего не видела?
– Я спасаю тебя от нищеты, неразумная.
– Меня не надо спасать. Я сама обрету выход.
– При такой жизни годам к тридцати ты превратишься в никому не нужную жалкую старуху. Люди будут плеваться, встретив тебя на улице. Не говорю уже о возможных болезнях, о недоедании. К чему упрямая гордость твоя, Анаит? Не губи себя в этом мире низменных страстей!
44
Гинекей – в Византии женская часть дома.
Последние слова Катаклон почти выкрикнул.
Девушка молчала, теребя пальцами пряжку холщового пояска. Кевкамен вдохновенно закончил:
– Есть ли на свете душа, более преданная тебе, любящая тебя более искренне и нежно? Нет, прекрасноликая. Все сокровища мира – ничто в сравнении с твоей красотой!
– К чему эти высокие слова? Ты не на уроке риторики, – нервно усмехнулась Анаит. – Ты захотел воспользоваться моей беззащитностью, моей беспомощностью, скудостью моих средств.
– Если бы ты была богата и не нуждалась в заботе, я поступил бы так же: сделал тебе предложение.