Ромовый дневник
Шрифт:
Йемон ничего не сказал.
– Пол Кемп, – закончил судья. – Вы обвиняетесь в публичном пьянстве, нарушении общественного порядка и сопротивлении аресту. Сумма залога – триста долларов.
Шок от последней фразы был не меньше, чем от всего, что произошло за ночь. Я чувствовал себя так, будто совершил какое-то предательство. Мне казалось, я сопротивлялся вполне достойно – или так вышло из-за моих воплей? Не потому ли судья проявил ко мне снисхождение, что знал, как меня били ногами? Я все еще это обмозговывал, когда нас вывели из зала суда
– И что теперь? – спросил Йемон. – Справится Сандерсон с таким залогом?
– Не беспокойся, – ответил я. – Справится. – Сказав это, я почувствовал себя последним кретином. Свой залог я в крайнем случае мог покрыть из собственного кармана. И знал, что кое-кто возьмет на себя залог Сады, но с Йемоном была совсем другая история. Никто не собирался заботиться о том, чтобы в понедельник Йемон вышел на работу. Чем больше я об этом думал, тем сильней убеждался, что через несколько минут нас двоих освободят, а он вернется обратно в камеру, ибо на всем острове не было никого, кто имел бы за душой тысячу долларов и хоть малейший интерес в том, чтобы избавить Йемона от тюрьмы.
Вдруг появился Моберг в сопровождении Сандерсона и того мужчины, что совещался с судьей. Подойдя к нам, Моберг пьяно рассмеялся.
– Я думал, они вас убить намылились, – сказал он.
– Они почти что и убили, – отозвался я. – А что с этим залогом? Можем мы столько денег достать?
Моберг снова рассмеялся.
– Все уже заплачено. Сегарра велел мне выписать чек. – Тут он понизил голос. – Правда, он сказал оплатить штрафы, если не больше сотни долларов выйдет. Ему повезло – никаких штрафов нет.
– Ты хочешь сказать, мы свободны? – спросил Сала.
Моберг ухмыльнулся.
– Конечно. Я уже за вас расписался.
– За меня тоже? – спросил Йемон.
– Естественно, – ответил Моберг. – Дело сделано – вы все свободны.
Когда мы направились к двери, Сандерсон обменялся рукопожатием со своим собеседником и поспешил следом. Был уже почти рассвет, и небо светилось светло-серым. Не считая нескольких человек у полицейского участка, улицы были пусты и спокойны. Несколько больших грузовых судов стояли на якоре в заливе, дожидаясь утра и буксиров, которые потянут их в гавань.
К тому времени, как мы выбрались на улицу, я успел заметить первые лучи солнца, холодный розовый румянец на восточном горизонте. Оттого, что всю ночь я провел в камере и зале суда, это утро показалось мне одним из самых красивых в жизни. Была в нем ясность и безмятежность прохладного карибского рассвета – после ночи в вонючей и грязной тюрьме. Я взглянул на корабли, затем на море – и ощутил безумную жажду свободы, желание иметь весь день в своем распоряжении.
Тут я понял, что большую часть дня все равно просплю, – и возбуждение исчезло. Сандерсон согласился подбросить нас до квартиры, и мы попрощались с Мобергом, который собрался поискать свою машину. Он забыл, где ее оставил, но уверял, что это не проблема.
– Я ее нюхом чую, – утверждал он. – Причем за много кварталов. –
Позднее Сандерсон рассказал, что Моберг вначале позвонил Лоттерману, которого не было дома, затем Кинонесу, который улетел в Майами. Дальше он позвонил Сегарре, который подумал, что будут малые штрафы, и велел ему выписать за них чек. Сандерсон был у Сегарры и, когда позвонил Моберг, как раз собрался уезжать. Тогда по пути домой он остановился у здания суда.
– Чертовски славно, что ты подъехал, – сказал я. – Если бы не ты, нас бы обратно в эту поганую тюрьму запихнули.
Йемон и Сала что-то пробормотали в знак согласия. – Наслаждайтесь, пока можете, – отозвался Сандерсон. – А то вы оттуда ненадолго.
Оставшуюся часть пути мы проехали молча. Когда миновали Пласа-Колон, я услышал первые звуки утра – тарахтение автобуса, начинающего свой маршрут, крики ранних торговцев фруктами – а откуда-то с холма донесся тошнотворный вой полицейской сирены.
ГЛАВА ДЕВЯТАЯ
Через несколько жалких часов сна меня разбудил жуткий шум-гам. Причиной тому оказался Сала, словно бы выпрыгнувший из кошмарного сна.
– Мать твою за ногу! – орал он. – Машина! Стервятники!
С трудом, но все же я вспомнил, что мы оставили его машину рядом с «Касса-Кабронес». Пуэрториканцев страшно интересовали брошенные машины – они набрасывались на них, как голодные волки, и буквально разрывали на части. Первым делом шли колпаки на колесах, затем сами колеса, затем бамперы и дверцы, а в последнюю очередь хищники уволакивали корпус – человек двадцать-тридцать, будто муравьи, волочащие дохлого жука, оттаскивали останки машины к какому-нибудь торговцу металлоломом за десять янки-долларов, после чего бились на ножах и розочках от бутылок за свою долю добычи.
Йемон просыпался медленно, постанывая от боли. Вокруг его рта была корка запекшейся крови. Наконец он сел на матрасе и тупо на нас уставился.
– Просыпайся, – сказал я. – Твой мотороллер тоже там.
Сала скинул ноги с койки.
– Слишком поздно. У них было двенадцать часов, а машину эти уроды могут за двенадцать минут разделать. Нам посчастливится, если мы там хоть масляное пятно найдем.
– Что, кранты? – прохрипел Йемон. Все еще не вполне проснувшийся, он сидел и тяжелым взглядом на нас таращился.
Я кивнул.
– Очень может быть.
– Черт возьми, так порыли туда! – воскликнул он, вскакивая с матраса. – Поймаем этих гадов и выбьем десяток-другой зубов.
– Остынь, – бросил Сала. – Теперь уже все кончено. – Он встал и расправил плечи. – Черт, такое ощущение, будто мне туда нож воткнули. – Он подошел ко мне. – Что у меня с плечом – нет там дыры от ножа?
– Нет, – успокоил я его. – Только царапина – похоже, от ногтя.
Сала выругался и пошел в ванную под душ.
Йемон уже сполоснул лицо и теперь торопливо одевался.